Бессильные мира сего

Потом он вернулся на рабочее место, извлек из нижнего ящика стола папку с рукописью и бездумно перебросил несколько страниц. Попытался было читать, но тут же оказалось, что он ничего перед собою не видит, кроме поросячьего личика папани с внимательными глазами Германа Тихоновича. Сволочьё. А чего ты, собственно, от них ожидал? Что оно все само собой потихонечку изноет и рассосется? Нет, миленок: рубль – вход, четвертной – выход. Но ведь я и рубля вам не платил, вы меня бесплатно к себе запустили. Професс-сионалы… Он вынул из папки последнюю страницу и перечитал примечания сэнсея. Четыре пункта. Хотя нет, строго говоря, три. /*** “1. Иногда его схватывает позыв на низ (это называется императивным позывом), он все бросает и мчится в сортир. 2. Когда питается – весь подбородок замаслен. 3. Халат никогда у него не стирается, попахивает козлом. 4. Еще что-нибудь. Подумайте”. ***/

Думал. Но ничего новенького так и не придумал. Противно было. И думать было противно, и придумывать. А, главное, непонятно было, зачем, елки-палки, все это понадобилось и для чего? /*** “Не забывайте, что Ваше умение “помнить все без исключения” должно быть им хорошо известно. Поэтому обратите внимание на Ваши неудачные выражения типа “если не ошибаюсь”, “не помню точно, кто”, которые в свете названного факта выглядят для внимательного читателя странновато и малоестественно…” ***/ Потом – еще полуабзац, перечеркнутый крест-накрест, но разобрать текст можно без особого труда: /*** “Не надо так много об обстоятельствах личной жизни. Это бесполезно…”***/ А ниже приписано: /*** “А впрочем, пишите, как хотите”.***/ Собственной Его Императорского Величества рукой начертать соизволил… Зачем ему это надо? Зачем-то надо. Никакого представления не имею, зачем. А вот мне бы надо было сразу же отказаться. Наотрез. Без размышлений. Нет – и все разговоры. Что бы они мне сделали? За границу бы не выпустили? Так я туда и не рвусь, мне и здесь неплохо… Плевать я на вас хотел. Не прежние времена на дворе… Но порядки, похоже, старые, подумал он с горечью. “Новый год, порядки старые, холодной проволокой ржавою наш лагерь окружен, кругом глядят на нас глаза легавые, и сталь холодная блестит со всех сторон…” Ну-ну-ну, сказал он себе. Не до такой же степени, все-таки… Правильно, не до такой. Не смертельно, но зато – тошнит. Меня. А его? Неужели же его – не тошнит?

Он поднялся и, на всякий случай ступая осторожно, чтобы не скрипеть и не шуршать, прошел по коридору. Спальня: дверь настежь, форточки настежь, шторы опущены, тихо, пусто. Гостиная: дверь настежь, тихо, темно, торшер выключен. Сам лежит на диване, в любимой позе: газета поперек живота, горбатый длинный нос уставлен в потолок, один тапочек свалился на ковер. Спит. Глаза закрыты.

– Что-то случилось? – тут же спросил сэнсей. Глаза у него, оказывается, были, наоборот, вполне открыты, просто смотрели с прищуром, но очень внимательно и с интересом.

– Они опять на меня вышли, – сказал Роберт. Сэнсей несколько секунд молчал, потом спросил (или объявил?):

– Господин Фираго.

– Да. Спрашивал, как идет работа над рукописью.

– То-то он меня доставал, как умел. Я еще подумал: что за осел нам попался, прости господи. А он просто хотел, чтобы я выкатился побыстрее… И что вы ему сказали?

– Сказал, что не буду с ним разговаривать. Пусть начальство вызывает.

Сэнсей с кряхтением поднялся и сел, нашаривая потерянный тапочек. Газета съехала на пол, он не обратил на нее внимания.

– А что это вы с ним так сурово, Робин?

– А как было надо?

– Ну, не знаю… Удовлетворили бы законное любопытство сотрудника компетентных органов. Рассказали бы, как идет работа: заканчиваю-де, как только, так сразу… Подневольный же человек, зачем его так уж сурово отшивать.

Роберт, сделав два шага, нагнулся, подобрал газету, сложил по возможности аккуратно и пристроил на журнальном столике среди бумаг. Потом он сказал:

– Затошнило меня, сэнсей, вот и все. Сэнсей произнес (словно максиму процитировал):

– Они знают о нас только то, что мы им сами говорим. Вот пусть и знают. То, что мы с вами им говорим.

– А зачем им вообще что-нибудь о вас знать?

– Работа у них такая. Сволочная. Но интересная! Скажете, нет?

– Не знаю, – сказал Роберт. – И знать не хочу. Меня от них тошнит.

– Нормальная реакция нормального человека, – сказал сэнсей с одобрением. – Вы абсолютно здоровый и нормальный человек, Робин. С чем я вас и поздравляю.

– То есть вы по-прежнему настаиваете, чтобы я…

– Настаиваю, Робин. Самым решительным образом. Это пойдет на пользу силам мира и прогресса. Вы уж мне поверьте.

Было ясно, что он опять ничего толком не объяснит и не намекнет даже. И было ясно, как день, что у него есть цель, есть план, есть замысел. И придется ему споспешествовать. Раз уж вообще взялся на него работать.

– Что у нас сегодня на обед? – спросил сэнсей.

– А что бы вы хотели?

– Рыбный суп. И бутерброды из черного хлеба с аджикой.

Роберт не удержался, расплылся в улыбке, как довольный младенец.

– Жутко вредно!