Бессильные мира сего

– Слушай, ты – жестокий человек. Почему? Или ты меня за что-нибудь не любишь?

– Да ничего подобного, – сказал Роберт нервно. – Просто мне надоело смотреть, как ты мыкаешься без всякого толку. Не поможет тебе никто, забудь. Мы – не способны, а он – не захочет.

– Ну, спасибо, – сказал Вадим медленно. – Утешил товарища. Спасибо тебе, родной мой и дорогой…

Роберт не стал дальше разговаривать. Он повернулся к Вадиму спиной и выдвинул (с грохотом) овощной ящик. Выбрал четыре картофелины покрупнее, бросил их (с грохотом) в мойку. Потянулся за ножом. На душе было погано, словно он сделал какую-то ненужную и совсем бесполезную пакость. Хотя на самом-то деле давно уже надо было ему сказать все, как оно есть. Правду. Горько-соленую. Правда вообще – штука малоаппетитная, а иногда и вовсе несъедобная… Вот пусть он и переваривает эту свою горько-соленую, несъедобную. Тут уж ничего не поделаешь – ему теперь все равно с этим жить…

И тут он вдруг обнаружил, что за спиной у него сделалось как-то необычайно тихо. Словно там никого больше не было. Словно Вадим (совершенно бесшумно) встал вдруг и ушел. Исчез. Испарился. Он быстро поглядел через плечо. Вадим сидел в прежней позе (ладошки под задницей), только голову втянул в плечи и нахохлился как больной воробей. Глаза у него были широко открыты, но, похоже, он ничего перед собою не видел.

– Эй, – тихонько позвал его Роберт.

– Эге ж… – так же тихонько откликнулся Вадим.

– Ты чего это?

– А что? – выражение Вадимова лица отнюдь не переменилось. Он разговаривал словно во сне.

– Тебе плохо, что ли?

– Нет, – сказал Вадим. – Мне хорошо. – Он вдруг улыбнулся, и это выглядело странно и даже страшновато, словно улыбнулся неживой предмет. – Рожа исчезла! – объявил он вдруг.

– Какая рожа?

– Красная, – сказал Вадим, по-прежнему словно во сне. – Генеральская. С усами.

Роберт схватил ближайший чистый стакан, быстро плеснул туда минералки и сунул Вадиму под нос. Тот отшатнулся.

– Перестань! – сказал он возмущенно, высвободил из-под себя руку и с досадой отстранил стакан покрасневшей ладошкой. – Со мной все нормально. Ты не понимаешь: рожа исчезла. Полгода она передо мной маячила, как приклеенная, днем и ночью, а сейчас я поглядел – а ее нет!

– А что есть? – спросил Роберт на всякий случай.

– Ничего нет. Пусто… – он вдруг отобрал у Роберта стакан и жадно выхлебал его до дна. – Ф-фу, даже в пот ударило. Надо же…

Он хотел еще что-то добавить и даже рот уже раскрыл, но говорить не стал, а вместо этого резко повернул голову – ухом вперед – к двери в коридор, и тогда Роберт тоже услышал приближающиеся оттуда тяжелые шаги и шаркающие щелчки шлепанцев по паркету. Как мой Кот-Федор, подумал он. Надо будет записать в донесение: “Он может двигаться бесшумно, как сквозняк, а иногда шумит и топает, словно горожанин в лесу…” Кот-Федор. Тот тоже умеет, при желании, изобразить лошадь: топ-топ-топ-топ…

Сэнсей появился в дверях, благостный, домашний, в пижаме.

– А, – сказал он, улыбаясь. – Вадим Данилыч! Лично! Рад вас приветствовать у наших пенатов. Обедать будете?

Вадим поднялся, но сделал это как-то странно, с паузой – словно сначала подниматься не хотел вовсе, а потом раздумал и, так уж и быть, поднялся. И говорить ничего не стал в ответ на приветствие, только поклонился… И не поклонился даже – кивнул коротко, как кивают при случайной встрече нежелательному знакомцу. Сэнсей сказал:

– Что-нибудь неладно? Что именно?

– Будто вы не знаете! – возразил Вадим. Дерзко. И даже ладони засунул в карманы джинсов, но сейчас же вынул их обратно. – Я к вам два месяца пробиваюсь. Легче к президенту попасть на прием.

Сэнсей перестал благодушно улыбаться.

– Да. К президенту легче. Но ведь вы пробились? Слушаю вас.

– Да чего уж теперь слушать, – продолжал дерзить Вадим. – Поздно уже!

– Вот как? Поздно?

– Поздно.

– То есть я – могу быть свободен?

– Да ради бога! Вы же всегда свободны. У кого сила, у того и свобода.

– Благодарю вас, – сказал сэнсей кротко, и это была жутковатая кротость. Ледяная. От этой кротости мороз шел по коже. По крайней мере, у Роберта. А этот дурак молодой словно не видел ничего и не слышал: руки судорожно по швам, кулачишки сжаты, большие пальцы по-детски оттопырены – сейчас ляпнет что-нибудь такое, что его тут же и выдворят. Как Ядозуба в свое время выдворили – разом и навсегда. Роберт с лязгом уронил в мойку самый большой (разделочный) нож, но это ни черта не помогло. Истерика уже накатила.

– А это уж как вам будет угодно!.. – выкрикивал Вадим в запале, не видя ничего и не слыша. – Вы ведь всегда в стороне!.. И при этом всегда правы, правильно? Мы ведь при вас только кормимся… вы нас прикормили, видите ли, и мы при вас теперь состоим…

(Что за чушь несет этот оборзевший кретин? Что он имеет в виду и каким местом думает?..)

– …А вы – на горе! Вы всегда на горе! Со скукой наблюдаете коловращение жизни. Мы тут все коловращаемся, как проклятые, а вы изволите наблюдать!…