Бессмертие

— А кто ваш любовник?

И Тамара его спросила:

— Вам не стыдно? Покараульте ночью у моего дома и узнаете, кто мой любовник.

Он опять, замявшись, покашлял.

И в это время, задев за стул, громко вошел молоденький, черноусенький, который участвовал и в первом после приезда Шерходжи обыске и еще сказал тогда: «Конь — не человек, в подвал не залезет» или что-то в этом роде. Он приподнял в руке уздечку, выделанную серебряными бляхами, и срывающимся голосом закричал:

— Вот! Ее тогда не было. Не было, я помню!

— А сейчас где нашли? — спросил Трошин.

— В конюшне на гвозде висела, — смутился парень. — Я вошел, а она висит.

— Чья? — спросил Трошин Тамару.

— Я в конюшню, в отличие от ваших чекистов, не хожу, — ответила она. — Я не конюх. И ничего не знаю. Чья она? Конская!

— А вы что скажете? — Трошин повернулся к тете Олии, показывая ей уздечку, болтавшуюся на его пальцах.

— Тетя! — воскликнула Тамара. — Ты ее повесила?

— Да, я, — сказала, как дура, та, едва разлепляя губы. — Наверно, я…

«Дура, дура! — мысленно ругала ее Тамара. — Я же велела тебе спрятать эту уздечку в своей комнате, среди своих вещей, дура!» Откуда ей было знать, как боялась этой уздечки тетя Олия, как в один из первых же тихих дней в доме вынесла ее от себя и повесила в конюшне на гвоздь, прикрыв остатками другой сбруи.

— Вы? — переспросил чекист тетю Олию. — А где взяли?

— Где взяла? На полу, в темном углу… Убиралась и нашла. Чего, думаю, валяется в углу? Там грязно. А ее очень любил Нарходжабай. Хозяйское добро. Еще ругаться будут. Я взяла, вытерла и повесила.

Этот Трошин свернул уздечку в комок и сказал:

— На время заберем ее у вас. Отметим в акте…

Посчитав, что тетя Олия вывернулась, отвечая, и не такой уж дурой показала себя, Тамара подарила ей после ухода чекистов отрез поплина, а Закирджану — сто рублей. Он сделал главное, он увел Шерходжу, ее Шерходжу.

А по ночной дороге в сторону Ходжикента скакал молоденький чекист с уздечкой, отделанной серебром, в большом планшете на боку, чтобы по заданию Трошина показать ее вдове Халмата и узнать, не принадлежала ли эта уздечка Чавандозу и не было ли ее в ту ночь на морде вороного?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Салахитдин-ишан любил эту предзимнюю пору за холодные рассветы, вселяющие бодрость не только в тело, но и в душу, а еще больше — за долгие и покойные вечера у сандала, древней узбекской «печки», вырытой в полу. В ней горят угольки из фисташкового дерева, а ты, накрыв и сандал и себя легким одеялом, сидишь и предаешься воспоминаниям и молитвам. Воспоминания обычно были приятны, молитвы проникнуты благодарением богу, угольки не только насыщали теплом, но и пахли им, как будто их жар таил в себе угасшие ароматы лета.

Даже здесь, в хибаре Умматали, все было как будто так же — долго тянулся вечер, пылали угли, лежало одеяло на ногах, свисая с плеч, пахло фисташковым огнем, но все остальное изменилось — воспоминания недобрые, мысли тревожные, бога благодаришь меньше, чем взываешь к нему о помощи.

Ох, было о чем беспокоиться!

Учитель Масуд вернулся из Ташкента и рассказал, что скоро и непременно в Ходжикенте откроется медицинский пункт. Почти больница! Будут лекарства и «дохтур», три-четыре дня назад безнадежно-неопределенно обещанные учителем старику из Юсупханы, а теперь — сомнения не осталось, что будут!

Честно говоря, ишана это интересовало, прежде всего, не как источник спасения больных от страданий, а как угроза. Угроза его, ишанским, доходам от «лечения». Когда-то он был единственным сборщиком урожая с этого поля, плодоносившего в любую погоду и в любое время. Иногда и днем, и ночью, если кто-то звал к умирающему.

Люди были счастливы, что придет ишан.

Теперь… медицинский пункт! Дожили! Больных собьет с толку то, что лекарства будут избавлять их от отдельных болезней, и они забудут, что попадают при этом в руки дьявола, отдают ему свою душу. Как их остановишь, когда лекарства действительно лечат, восстанавливают силы, когда… Ах, лучше было бы тебе не дожить до этих времен! Не испытывать на себе, как, например, помогает аспирин, убивший в тебе недавнюю простуду.

Он убивает заодно и твои доходы… А-ха-ха! Но и это не главное. Умматали, несущий как мулла службу в кишлачной мечети, каждый день успевает по просьбе ишана, для него еще равносильной повелению, читать газеты, приходящие в сельсовет и в школу. Как была хороша статья Обидия! Может быть, это она исцелила, а не аспирин? А затем — опровержение, затем совсем другая статья об успехах Масуда Махкамова, с которым он, ишан, дважды встречался в схватке, словно с борцом на кураше, и ни разу не чувствовал, что выходил из поединка победителем.

Школа наступала и теснила религию.