Бессмертие

Кадыр-ака покивал в подтверждение. Пышные усы заколыхались. А Масуд подумал: здорово же меня измотала дорога, что я не узнал дома по описанию отца, не заметил инкрустированных ворот, у которых разговаривал со стариком сторожем. Надо встряхнуться. Он и в самом деле встряхнулся и покатил, вскочив на велосипед, а Кадыр-ака вернулся в чайхану, где кишлачные лодыри, пошумливая, уже кидали карты друг другу.

Кадыр-ака с ожесточением стал убирать у них скатерть.

— Эй, эй! — раскричался на него главарь. — Какая змея тебя укусила?

— Скоро вечерняя молитва…

— Да, — поглядев на низкое, заалевшее солнце, подтвердил косоглазый.

— Убирайтесь!

— Мы — правоверные, помолиться не забудем, а ты, собака, что привязался? Не трогай нас! — налетел на чайханщика главарь.

— А чего тебе со мной лаяться? — спросил Кадыр-ака, выпрямляясь. — Ты с ученым парнем поспорь. Он один вас всех прижал к земле. Так что твое дело теперь — сиди помалкивай!

— О, еще один учитель поднял хвост!

— Сильный только перед сильным хвост поджимает, — ответил Кадыр-ака парню в красных сапогах. — Чего мне перед вами-то гнуться?

— Замолчи! — крикнул главарь.

— Тоже мне! Сам перед учителем сник, а теперь горло дерешь! — усмехнулся чайханщик. — Горлодер.

— Сник? Поживем — увидим, под чью он дудку запляшет!

— Как бы он всех вас не заставил плясать под свой дутар! Видели, у него дутар привязан к «велисапету»? Выкладывайте денежки за чай и еду!

— Ладно, брось, мы тутошние…

— Никуда не удерем.

— Подсчитай, сколько мы тебе должны, завтра заплатим сполна и сразу!

Они разбежались в разные стороны и поспрыгивали с сури, а он так и остался стоять со скатертью в руках.

Солнце уже коснулось макушек чинар своим золотым краем. До вечерней молитвы остались минуты. Ларьки по бокам от чайханы позакрывались, кишлак словно вымер, а скот еще не запылил по улочкам и закоулкам, вернувшись с сочных пастбищ… Кадыр-ака скатал паласы с настила и занес в пристройку. Вылил воду из самовара, плеснул воды на золу. Это значило, что чайхана закрыта.

Он торопливо зашагал домой, через мост, но где-то в конце его остановился, прислушался к себе и почувствовал, что его все еще гложут опасения. Тогда он прикрыл свои синие глаза и прислушался к притихшему внешнему миру. Если бы у байского дома был выстрел — сюда донеслось бы. Если бы на новичка пошли с холодным оружием, он не из слабых, долетели бы крики, а ничего не было. И вдруг в воображении его обрисовалась такая картина: Масуд входит во двор, где в недавнем прошлом коротали время жены Нарходжабая, а кто-то набрасывает ему на голову мешок, и руки, длинные и беспощадные, начинают душить…

Кадыр-ака повернул и что есть мочи побежал ко двору Нарходжабая, наверх.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Запыхавшись, он подбежал к воротам, и сердце его заколотилось еще неудержимей, мощными ударами. Почему это — ворота настежь? Он ринулся к внутреннему двору, завертел головой — туда и сюда. Все двери были открыты, дома проветривались — это он увидел через дувал, а Масуд подметал двор, собирая в кучу опавшие и залетевшие сюда листья. Сентябрь уже подбирался к середине, и желтые пятна листьев там и тут ставили на землю свои осенние знаки…

Кадыр-ака с облегчением смотрел на Масуда через дувал, а новый учитель помахивал метлой, не замечая его, и негромко напевал:

Ну-ка, девушка, взгляни, аман-ёр,
Стан покрепче затяни, аман-ёр,
Твой милок — он катит в срок, аман-ёр,
Покажись и улыбнись, аман-ёр!

Песня его, шуточная, была с повторяющейся припевкой, пел он с удальством, и Кадыр-ака решил не мешать, послушать.

Ой, воды вам не сдержать, аман-ёр,
Даром путь ей преграждать, аман-ёр,
Перельется вся вода, аман-ёр,
Так и ты беги сюда, аман-ёр!

«Да он еще и песни распевать мастер, — подумал Кадыр-ака. — Гляди! Голос-то какой!»

Ну, пылища у дувала, аман-ёр,
Наша суженая встала, аман-ёр,
Я считал, отец толстяк, аман-ёр,
А сама-то — ох и ах, аман-ёр!

Кадыр-ака про себя рассмеялся. Дутар висел на стойке веранды, но учитель и без дутара пел хорошо. «Не знаю, сколько народа в его ликбез соберется, но песни придут послушать. Если он позовет, все прибегут! Песни-то смешные!»

Эта песня уже закончилась, а Масуд в такт движениям своей метлы подпевал, сочиняя на ходу:

Я и лампу взял — зажег, аман-ёр,
Но страшнее ждать не мог, аман-ёр,
Ух, и некрасивая, аман-ёр,
Но зато игривая, аман-ёр!

Он забавлял себя, дурачился, и Кадыр-ака снова поусмехался и кашлянул в кулак. Масуд как раз закончил подметать школьный двор, поставил метлу в угол и позвал Кадыра-ака: