Бессмертие

— Заходите! — как будто ждал его и ничуть не удивился приходу. — Понимаете, опасаюсь, что ко мне действительно какая-нибудь уродина пожалует, а я даже не разгляжу!

— Почему?

— Потому что в лампе керосина нет! Оказывается, весь вышел. Ни капли.

— Керосин — мелочь! — отмахнувшись, сказал Кадыр-ака. — Я сейчас принесу…

— Рахмат.

— Погодите… У меня другое на уме. — Кадыр-ака помолчал, а Масуд дожидался, — Возьмите меня сторожем?

— Куда?

— В школу!

— Нет, вы серьезно?

— А как же! Школе сторож нужен? Если место найдется, и жена сюда переедет. Будем жить здесь, с вами. Она и покормит… Ведь, как говорится, курице и то, чтобы жить, нужно есть и пить.

Масуда окатила волна радости. Но так же быстро я отхлынула. Вот именно — каждому нужно есть и пить, для этого нужны деньги, а…

— Начистоту скажу, Кадыр-ака… Пока школа не начнет работать по-настоящему, о жалованье для сторожа и думать нечего.

— У меня и сейчас нет никакого жалованья!

— А чайхана?

Кадыр-ака засмеялся так, что ему пришлось долго вытирать глаза.

— Разве это моя чайхана? Не моя!

— А чья?

— Кабула-караванщика. Я только служу работником у него и все жду: авось когда-нибудь рассчитается, если совесть есть. Что-то пока молчит его совесть. На школу больше надежды. Вот что я вам скажу. Если мы вам не поможем, как же школа заработает по-настоящему?

— Ну, Кадыр-ака, дорогой, я такого в первый день и ждать не мог!

— Уже вечер… Пора когда-нибудь и дождаться.

— Как вы назвали Кабула? Караванщиком? Почему это?

— Да он же у бая караванщиком был. Составлял караваны, водил их по самым дальним дорогам. Байские товары нагрузит и — айда! Торговлей ведал. Ну конечно, чем больше денег привозил, тем сильнее сближался с баем. Перед революцией совсем дружками стали! Нарходжабай нуждался в нем. А Кабул баю угождать умел, но и себя не забывал. Незаметно стал вторым богачом в нашем кишлаке. Мельницу купил и перестроил. Хваткий человек! Второе прозвище получил: Кабул-мельник. Но многие старожилы по привычке еще и сейчас зовут его караванщиком.

— Значит, Нарходжабай и он давно связаны и крепко?

— Еще как!

— Понятно. А живете где?

— В топливном сарае караванщика. На полу валяемся, как дрова. Ха-ха!

— Когда переселитесь ко мне? Я вам комнату дам.

— Хоть сегодня. Сейчас же!

— Договорились.

Кадыр-ака приложил руку к сердцу и бегом пустился со двора, а Масуд крикнул в спину ему:

— Керосин не забудьте!

Темнело довольно быстро. Пустое прозрачное небо затекало чернотой. И в этой черноте вспыхнули и задрожали поначалу бледные звезды, становясь все ярче.

Масуд вытер парты от пыли, перебрал книги и тетради, лежавшие в комнатах, на подоконниках. В одной комнате наткнулся на списки учеников, написанные двумя почерками. Абдулладжан и Абиджан… Они еще присутствовали здесь. Списки были сделаны на больших листах в полосочку, похоже, из какой-то старой бухгалтерской книги, над полосочками бежали крестики, отмечавшие посещение учениками школы. Бо́льшую часть крестиков поставил Абдулладжан, меньшую Абиджан… Он проучительствовал здесь совсем немного. Пальцев хватит дни пересчитать… И — камнем по голове, у реки. Кто? Кто?

Под списками сохранилась помятая тетрадка с данными об учениках. Слово-два о способностях, имена отцов. И опять — разные почерки… Масуд сел на краю веранды, где было светлее, еще раз разгладил тетрадку на коленях и задумался. Как относятся родители учеников к убийствам учителей? Говорил ли с ними Саттаров об этом? Вряд ли. Встретятся — не забыть спросить. Очень важно это выяснить. Важно, чтобы самые способные малыши не бросили школу. За ними потянутся остальные.

А Саттаров, наверно, занимался только следствием. Кто стрелял? Кто ударил камнем? Ты тоже думаешь об этом, Масуд. Так тебе и жить теперь, пока не раскроется преступление, одному — в двух лицах. А потом? Ну, чего заранее загадывать…

Задумавшись, он не услышал, как недалеко от веранды открылась калитка, ведущая в темный сад. А когда, как от толчка, поднял голову, разглядел в сумраке девушку. Пришлось сразу напрячь зрение, чтобы разобраться получше. Да, девушка… в лакированных сапогах, шелковые шаровары поблескивают, отражая свет далекой луны, которая всплыла и повисла над соседней чинарой. И платье и платок ее в лунных бликах казались голубыми, а может, и были такими. Нет, вот на обшлагах, когда она подняла руки, чтобы опустить платок пониже на лицо, глянцево вспыхнули яркие цветы.

Ага, значит, она поняла, что Масуд ее заметил.

— Войдите, чужих никого нет, — сказал он. — Я здесь живу, это мой дом.

Он говорил довольно резко и строго, а девушка засмеялась. Это было так неожиданно, что он замолчал. Она все еще смеялась, тихонько и шаловливо, и спряталась за угол дома. Что это за игра?

Масуд встал, прижался спиной к степе, тихонько засунул руку в карман и сдавил рукоять нагана с холодными полосками металла посередине, между «щечками». Но ответил на смех в тоне, предложенном ему этим смехом, вроде бы перенимая у девушки ее шутливое настроение: