Бессмертие надо заслужить!

Пока же жёлтый статус Нины создавал определённые неудобства коммуникативного характера: будь она зелёной, мы могли бы обменяться кодовыми словами и перейти на мысленное общение. Как известно, оранжевые и жёлтые пользуются Системой в одностороннем порядке (поэтому их иногда и называют «немыми»). Перейти на ментальный уровень коммуникации им банально не по карману — их пособия не предусматривают такой опции, что, в общем, справедливо, так как польза для экономики от них почти нулевая (жёлтые, конечно, иногда подрабатывают, но их вклад минимален). Говорят, среди оранжевых бытует мнение, что всё так устроено для пресловутого «Разделяй и властвуй». Якобы недоступность ментального общения не позволяет оранжевым и жёлтым объединиться для более эффективного отстаивания своих прав — вплоть до восстания. Но это, разумеется, чушь: Система справится с любым восстанием за несколько секунд, и оранжевые это прекрасно знают, но всё равно некоторые из них продолжают грезить ультиматумами и восстаниями. И всё из-за того, что знаний и способности трезво мыслить у них — кот наплакал, зато претензиями и недовольством они могли бы снабжать всю галактику.

Короче говоря: даже если бы мои родители согласились оплатить мысленную связь в конкретном случае Нины (в чём имелись сомнения), это вряд ли бы помогло: ментальное общение требует долгих занятий по сосредоточению и умение отделять слово от образа при отсылке вербальных посланий, что, в свою очередь, достигается регулярным, специально подобранным, чтением, так как слова и фразы в буквенном исполнении, в отличии от повседневной речи, обладают большей степенью абстрагирования и, соответственно, более слабым визуальным сопровождением в мозге.

Так прошло месяца три. Мы отыграли премьеру и ещё два дополнительных спектакля. За это время у меня случилось несколько свиданий с Ниной: её лицо, «слегка приоткрытое» на первом свидании, к седьмому достигло фазы «почти открытое». Я водил её в дорогущую «Сказку», где делают умопомрачительные пирожные и подают лучший в городе жасминовый чай (любимый напиток Нины). Мы обсуждали дела в труппе (наша общая тема) и делились личными историями. Я рассказывал о том, где бывал с родителями, с юмором поведал о нокауте в покойницкой и напропалую высмеивал Выготского — его манеру кашлянуть в кулак, прежде чем начать говорить, его вечно взъерошенную причёску, не подкреплённую привычкой регулярно мыть голову, и даже его татуировку на правом предплечье «Sapienti sat» («Для кого он это написал — для древних римлян, что ли?»). Нина призналась, что хочет стать профессиональной актрисой (я горячо поддержал), рассказывала, какие ментальные путешествия произвели на неё наиболее сильное впечатление (для жёлтых и оранжевых реальные поездки, к сожалению, почти недоступны), а о своей семье говорила неохотно. Однажды только с огорчением сообщила, что младший брат, кажется, растёт оболтусом, и она сильно переживает, как бы он не скатился в оранжевые. В другой раз упомянула, что никогда не видела своего отца воочию, что, впрочем, сближает её с братом: тот тоже своего — никогда.

Свидания заканчивались поцелуями и ничего не гарантировали — в этом присутствовали и горечь, и повышенная ценность следующего свидания. Довольно скоро выяснилось, что такие же свидания у неё проходят и с Выготским. Когда, заподозрив неладное, я спросил Нину об этом напрямую, она и не подумала отпираться, ответив, что пока не может отдать предпочтение ни одному из нас. Как человек зелёных взглядов, я теоретически признавал её право встречаться с нами обоими, и, если уж на то пошло, не только с нами, и всё же чувствовал, что границы моей толерантности, которые раньше казались далёкими, как горизонт, стремительно приблизились, и становятся тесны, как одежда из которой вот-вот вырастешь.

Между тем подступил июль, в студии состоялось последнее в этом сезоне собрание труппы, после чего в театре наступали каникулы до сентября. Оттягивать решение вопроса дальше не было никаких сил. В щемящей суете всеобщего прощания перед двухмесячным расставанием я, минуя Выготского, кинул на ходу:

— Надо поговорить. Втроём.

В ответ он кивнул своей кудлатой головой.

Последние артистические объятия происходили у подножия величественной лестницы, после чего труппа — группками и поодиночке — растворялась в остывающем от дневного жара городе. Мы увязались за Ниной, и объяснение состоялось сразу же за углом:

— Он или я?

— Так продолжаться больше не может!

— Ты же сама понимаешь!..

Я ещё никогда не видел у неё такого открытого лица — даже на премьере. Похоже, Нина совсем не ожидала, что мы выступим единым фронтом, и растерялась. Она не произносила ни слова, её губы подрагивали, карие глаза распахнулись во всю ширь: она смотрела то на Ивана, то на меня, как будто спрашивала: «Зачем вы это делаете?», и, наконец, опустила взгляд вниз — к туфлям Выготского и моим кроссовкам, словно предчувствуя, что именно им предстоит сыграть в этом деле решающую роль.

А потом случилось неожиданное:

— Почему вы сами не можете это решить?