Бессмертники — цветы вечности

— Да, я испытываю к нему чувство доверия, господин полковник. Во-первых, человек интеллигентный, уважаемый, во-вторых, бывший офицер, участник войны с Японией…

— Ну, батенька мой, это не аргумент! — прервал его полковник. — С этой войны многие нижние чины и офицеры вернулись революционерами… Однако, продолжайте, я слушаю.

— Что касается арестованных женщин, то все они вне всякого сомнения социал-демократки и на тайном собрании присутствовали. Правда, пока это лишь умозрительное заключение, так как неопровержимых улик нет, а пристав Ошурко не удосужился захватить их непосредственно в квартире. Сами они, и прежде всего известная вам Бойкова, свое участие в собрании и принадлежность к партиям категорически отрицают.

— А вы хотели бы, чтобы они сами вам во всем признались? С настоящими революционерами такого не случается. Что, кстати, обнаружено у них по обыску?

— У Бойковой — три брошюры тенденциозного характера. У Мутных — политическая библиотека из сорока девяти названий. У Бычковой — одна сомнительная рукопись.

— Да, не густо… А о мужской части арестантов что скажете, ротмистр?

— О Беллонине я уже сказал. Из уже известных управлению личностей имеется один Трясоногов. Остальные — молодые рабочие семнадцати-двадцати лет. Есть один беспаспортный бродяга… Словом, Ошурко тут явно перестарался, похватал кого надо и кого не надо.

— А кого, на ваш взгляд, было  н а д о, ротмистр?

— Прежде всего  т о г о  с а м о г о  Трапезникова, господин полковник.

— Мда… ищет полиция сего оратора, ищет… А пока прочтите-ка, что она ответила на мой запрос. Это вам пригодится.

А р е с т а н т с к о е

С е к р е т н о

17 февраля 1907 г.

№ 184

В Уфимское губернское жандармское управление

В отношение от 14 сего февраля за № 767 имею честь сообщить, что Владимир Федоров Трясоногов, Лидия Ивановна Бойкова и Надежда Исакиевна Бычкова, насколько мне известно по агентурным данным, принимают деятельное участие в местной группе социал-демократов и вообще личности крайне неблагонадежные в политическом отношении. Что же касается Тимофея Шаширина, Игнатия Мыльникова, Валентины Мутных, Николая Беллонина, Петра Литвинцева, Ивана Ильина и Василия Сторожева, то они до дня задержания 4 сего февраля ни в чем не замечались, причем некоторые из них полиции совершенно не известные.

Зав. розыскным отделом Ошурко.

Леонтьев прочел ответ пристава и опять почувствовал себя уязвленным.

— Не понимаю вас, господин полковник, для чего вы обратились по этому случаю к заведующему  у г о л о в н ы м, — он специально выделил это слово, — розыском, если я вам сейчас толкую то же самое. Только поточнее его. Не буду скрывать, мне это неприятно.

— Для пользы дела, батенька мой, для пользы дела, — примирительно пропел полковник. — Стало быть, личности всех установлены? Что предполагаете делать дальше?

— С женщинами и Беллониным вопросов нет. К ним можно будет вернуться, когда отыщется Трапезников или начнет давать правильные показания кто-нибудь из рабочих. Среди последних может быть кто-то из тех, кого пристав Ошурко считает часовыми собрания. Возможно, это Трясоногов, возможно…

— Тот самый беспаспортный бродяга? Как его, кстати, зовут?

— Петр Литвинцев, господин полковник.

— Возраст?

— Двадцать шесть лет.

— Бывалый, поди, человек? И говорун?

— Совершенно верно: и бывалый, и говорун… Как вы догадались? — искренне удивился Леонтьев.

— Опыт подсказал, опыт! И еще опыт гласит, что именно среди таких тертых да бывалых прежде всего и нужно искать настоящих революционеров. Что может семнадцатилетний полуграмотный мастеровой? Ему и двух слов связать непосильно, не то что жандармскому ротмистру зубы заговаривать. Подумайте над этим, Иван Алексеевич. И пока я с ним не встречусь, никаких решений о нем не принимать. Никаких, понятно?.. Кстати, как, бишь, его зовут?

— Петр Литвинцев, господин полковник!

Глава двадцать вторая