Бессмертники — цветы вечности

Через несколько дней Литвинцева повезли на допрос. Допрашивавший его жандармский ротмистр показался ему довольно скучным и примитивным типом, и он еще больше утвердился в мысли, что долго держать его здесь не будут.

Однако после этого допроса о нем словно забыли. День следовал за днем, неделя за неделей — никаких перемен. Вот уже и февраль на исходе, а с освобождением господа жандармы не спешат Чего-чего, а этого от них он совсем не ожидал!

Кончился февраль.

Первые дни марта прошли в какой-то сплошной нервной лихорадке. Артамонов, конечно, ждет. У него все готово к эксу. Как передать ему, чтобы действовал самостоятельно? Через товарищей, которые могут выйти на волю? Но все они разбросаны по разным камерам и ничего друг о друге не знают. Может, их уже и выпустили? Или держат, как и его? У Трясоногова при обыске в кармане нашли пулю от револьвера Теперь это может ему повредить, хоть он и утверждал, что нашел ее на улице и поднял лишь, для того, чтобы сделать грузила для удочек. В таких случаях жандармы становятся очень недоверчивыми. Но ведь в его, Литвинцева, карманах ничего не нашли! И этот ротмистр Леонтьев, кажется, вполне поверил, что во дворе Безсчетнова он оказался случайно. Отчего же тогда его держат?

Однокамерники Литвинцева жили какой-то своей неприметной жизнью — беседовали, играли в карты, чинили одежду, ссорились, даже ходили в церковь, ему же, так и не вошедшему в их круг, все это было чуждо, — он жил другим.

Однажды сосед по нарам, высокий, сутуловатый человек чиновного вида, сочувственно спросил:

— Что мучает вас, сотоварищ? Смотрю, даже по ночам не спите. Отчего?

Он не нашелся, что ответить, лишь неопределенно пожал плечами.

— Зря вы так терзаетесь, юноша. Лучше бы попросили книг или пошли с нами в церковь. Зачем лишать себя этих невинных удовольствий? В наших условиях неразумно пренебрегать даже этим.

— Не до книг мне сейчас. А церковь — это та же полиция, только духовная: вместо полицейской «селедки» — крест!

— Ну и пусть. А вы все-таки ходите.

— Зачем?

— Ну, хотя бы для разнообразия. Впрочем, там и друзей можно встретить, если они в этом же замке, и новостями разжиться… Неужели вас ничто не интересует?

Литвинцева это заинтриговало.

— Скажите, а как вы добились этого права?

— Возможности слушать службы? Слава богу, в российских тюрьмах этим правом может пользоваться любой. Стоит лишь заявить по начальству.

Разговор их прервал зычный голос надзирателя:

— Петр Литвинцев, одеваться — в контору!

Он давно привык к своему новому имени, но сейчас, задумавшись, малость замешкался.

— Литвинцев, кому говорят! — повторил надзиратель. — А ну, марш за мной! Сколько ждать?

«Ну, вот и вспомнили, — заликовало все внутри. — Если нынче выпустят, послезавтра буду уже у Артамонова, а там…»

В конторе его ждали тот же ротмистр Леонтьев и жандармский полковник Яковлев. Литвинцев одним взглядом охватил небольшую прокуренную комнату, стол для начальства, табурет, прибитый ножками к полу, — для допрашиваемых арестантов, взятое в железную решетку окно, засиженный мухами портрет царя на стене. Немолодое рыхловатое полковничье лицо с седыми висками и маленькими цепкими глазками, настороженно следящими за каждым его движением, не предвещало ничего хорошего. «Ну, этого старого жандармского пса так просто не проведешь, гляди, братишка, в оба», — приказал себе Петр и весь подобрался, готовясь к трудному поединку.

— Ну-ну, ты, стало быть, и есть тот самый бродяга Литвинцев? — прощупав его всего, то ли спросил, то ли утвердил полковник. — Не наскучило еще сидеть в нашем невеселом заведении?

— Наскучило, — честно глядя ему в лицо, сказал Литвинцев. — Только не бродяга я, ваше высокоблагородие. Просто паспорт мой вместе с вещами у знакомого башкирца остался, а сходить за ним господин ротмистр не велит.

— Читал я, голубчик, твои показания, — нахмурился полковник, — и про этого башкирца, и про все остальное, чем ты тут моего помощника угощал. И где только так врать выучился?

— Что господину ротмистру говорил, то и вам скажу, и все будет правда, — стараясь сохранить спокойствие, ответил он.

— Мне от тебя одна правда нужна: как ты оказался у инженера Беллонина на незаконном собрании четвертого февраля. Скажешь честно — похлопочу о смягчении наказания, будешь запираться — милости не жди.

«Знаю я вашу жандармскую милость!» — зло подумал Литвинцев, но ответил скромно и вполне уважительно:

— Зря вы так-то, ваше высокоблагородие. Меня господин ротмистр обо всем этом уже пытал, и показания мои самые что ни на есть правильные.

— Ну-ну, поговори мне еще! — величественно заворочался на стуле Яковлев. — А этот шрам на шее у тебя, голубчик, отчего? Вспомни.

— В Волге купался, ваше высокоблагородие. Нырнул, а там коряга, вот и напоролся на сук.

— Давно это было?

— Давно уж. Два лета назад.

— Да ты же тогда, голубчик, на военном флоте служил! Или опять запамятовал, сочинитель?

— Никак нет, ваше высокоблагородие, на флоте военном я не служил. Ни два лета назад, никогда.

— А откуда эта тельняшка и якорек на руке?