Бессмертные. Часть 1 (СИ)

Секрет оказался прост: читать между строк не так сложно. Она научилась пропускать его выпады мимо ушей. И если бы он по прежнему не пугал ее, она бы даже смогла чувствовать себя в его обществе комфортно. Но этот взгляд, жесты, интонации… Все то, что напоминало ей о взрослом профессоре, словно резало ножом по сердцу, и страх возвращался с новой силой, в очередной раз не оставляя шансов на сопротивление. От понимания своей зависимости от него и того, что он имеет над ней власть, даже будучи ребенком, у нее опускались руки.

Одному Мерлину было известно, как же она устала… Эта любовь оказалась самым губительным из всего, что с ней когда-либо происходило. Он просто чудовище. Маленькое чудовище, которое так любит дерзить старшим и трепать нервы, заставляя не спать от переживаний и сходить с ума от беспокойства…

Нет. В той ситуации он повинен не был. Сердце сжималось от нежности, и Пэнси было едва ли не больнее, чем лежащему на полу в чулане ребенку. Перед глазами сразу встала сцена, которую ей довелось наблюдать тогда, в холле, и девушка задохнулась от подступивших к горлу слез. Как же хотелось его обнять и принять на себя всю боль, что пришлось испытать этому ангелу! Конечно же, он не виноват. Но тот, кто в этом виноват, ответит ей за это сполна! Он принадлежит ей, и никто не в праве причинять ему боль! Повинуясь внутреннему порыву, она подошла и подняла на руки безвольно повисшего в ее объятиях ребенка. Сердце бешено билось, так что она боялась, что он проснется от этого шума… Но мальчик только продолжал тихо и размеренно дышать… “Дыши, родной… Только дыши. Все будет хорошо, я рядом… А тот, кто это сделал, еще пожалеет о том, что родился на свет. Я тебе обещаю… Ты только поверь мне, расскажи правду!”

Да, она способна на убийство. Но ей от этого ни холодно, ни жарко. Иногда осознание этого безразличия к человеческим жизням ее пугало, но в голове упорно стучало, что есть только одна жизнь, помимо родительских, имеющая для нее значение. И ради этой жизни она готова пожертвовать многими другими жизнями. Как чужими, так и своей. Что она, собственно, и сделала.

Она понимала, что не может винить Драко за то, что он поступил именно так. Она сама поступила бы также. Но, если она выживет, ему несдобровать… Все— таки, несмотря ни на что, она все еще любила своего… Парня? Бывшего молодого человека? Друга? Брата… При мысли об этом она нервно улыбнулась, поправляя свечи по краям сложного рисунка мелом на каменном полу зельеварческой лаборатории.

Умирать было не страшно. Страшно было жить без Северуса… Надо же, как, оказывается, естественно и совсем не трудно называть его просто по имени. Ах, какое красивое у него имя! Оно просто тает на губах, оставляя после себя терпкое, стойкое послевкусие, совсем как их поцелуи в самых лучших и вместе с тем самых жутких ее сновидениях…

Но в длинном латинском тексте также много других слов, которые следовало произнести без ошибок, они были сложны и часто резали слух, но произнести неверно хоть один звук было равносильно смерти. Причем в лучшем случае— ее, в худшем— его, а в еще более худшем— обоих. “И умерли они в один день…”— некстати всплыла в воспаленном мозгу нелепая глупая строчка из примитивных старых сказок. Отмахнувшись от всех лишних мыслей, она судорожно вдохнула, а на выдохе произнесла последние звуки сложного заклинания. Это оказалось пределом ее возможностей, и душа покинула дрожащее, как в лихорадке, тело, почти начисто лишенное жизненных сил ненасытными демонами так пугавшей многих волшебников темнейшей магии…

Cinena Bizarre/My Obsession

Apocalyptica/Not strong enough

Evanescence/My immortal

========== Глава 20 ==========

Тело слушалось плохо, словно совершенно ему не принадлежало. Он попытался пошевелить пальцами правой руки, но вместо этого рука резко дернулась вверх, вскользь задев что-то теплое и мягкое. И это что-то явно не было довольно таким поворотом событий. Послышалось возмущенное чириканье, а сразу после— резкая боль в левой руке. Зашипев, он наконец смог заставить ослабевшее тело открыть глаза. Тяжелые, непослушные веки поднимались, как ему казалось, с противным скрипом и скрежетом, но слух не улавливал никаких звуков, кроме навязчивого чириканья, трепетания крыльев и собственного слабого дыхания. С трудом собрав остатки физических и моральных сил в совсем не внушительную такую кучку, он приподнялся на локтях и огляделся.

Он лежал на полу зельеварческой лаборатории, в центре сложного рисунка мелом на полу, окруженного свечами и напоминающего пентаграмму, но с некоторыми заметными отличиями, а над головой летал взъерошенный растрепанный воробей со смешным хохолком на макушке и истошно верещал. Тело била дрожь, как в лихорадке, сил осталось, казалось, лишь на дыхание, а в памяти услужливо всплывали обрывки воспоминаний о том, как он здесь оказался и зачем.