Бессмертный полк. Истории и рассказы

Уехали мы из Москвы где-то в конце августа. Самым страшным воспоминанием августовских бомбёжек был случай в московском метро, которое стало лучшим убежищем для москвичей и всех, кто бежал в Москву, уходя от немцев. Оно (метро) строилось таким глубоким с прицелом на будущую войну. Мы (мать и я) переждали бомбёжку. Дождались отбоя (вой сирены) и, стоя на платформе, ожидали возможности двинуться вверх по неподвижному эскалатору. Вдруг крик: «Выход завален! Всё горит!» И сверху вниз, сбивая людей, бежит какой-то мужик. Визг, крики, люди падают, давя друг друга. Мать отодвинула меня за колонну, приказав: «Стоять! Не двигаться!». Затем заорала: «Стоять! Всем стоять!» И кинулась поднимать упавших. Паника утихла. Люди опомнились. Потом мы долго шли туннелем по рельсам к другой станции, где и вышли в город. С тех пор остался ужас перед толпой.

Дорогу в Ташкент помню смутно, так как умудрилась прищемить палец руки дверью купе. Была дикая боль. Ноготь сошёл. И для меня эта забинтованная ноющая рука была главной заботой. Кажется, ехали дней 10-ть. Стояли, пропуская составы с солдатами, техникой, лесом, скотом, цистернами, углём… Всё это шло на запад. А мы ехали на восток. Помню долгую стоянку на станции Арысь, где увидела верблюда, жевавшего что-то около будки стрелочника. Помню бег с чайником за кипятком на каждой крупной станции. Помню длинные очереди в туалеты, грязные, мокрые и страшные. Помню ужас, когда вернувшись с кипятком, не обнаруживали своего состава, который за это время отогнали в тупик или на другой путь. И бег по рельсам с криками и слезами, пока кто-нибудь не подсказывал, где стоит поезд. Помню, что после Урала людей стало меньше и дышать в вагоне стало легче.

Ташкент ошеломил своей красотой: журчащие арыки вдоль улиц, зелёные скверы, всё цветёт и очень тепло.

Тетя Броня в столовой одшефного детдома, который опекал «Хлоптрест»

Тётя Броня жила в центре, в доме Хлоптреста, стоявшего на углу улиц Пушкинской и Гоголя. Вход в дом был через единственный подъезд, где сидел вахтёр. Вход в подъезды – только со двора. Двор – огромный, зелёный, красивый и совершенно закрытый. Жильцы знали друг друга. Бабушки следили за маленькими детьми, остальные группировались по играм и интересам. В этом дворе-саде можно было и спать, что я частенько и делала, когда комната была забита. В квартире – 2 комнаты, кухня и ванная, общая с соседней квартирой напротив. Никогда раньше такой планировки не видела. У тётки комната в 18 квадратных метров с большим балконом на 3-м этаже (дом 4-этажный), выходившим на улицу Гоголя. У соседки комната в 16 квадратных метров, почти квадратная. Соседка – главбух Хлоптреста. Её звали Софья Михайловна. Одинока. Строга. Но не зла.

Тётя Броня – экономист-плановик. Кончила экономический факультет САГУ (Среднеазиатский Государственный Университет). Жила с сыном, которому было 9 лет. Её муж, Павел Григорьевич Останков, жил отдельно у своих родителей, так как был болен: открытая форма туберкулёза лёгких. Паска (лекарство от туберкулёза) тогда ещё не было. Боялись заразить сына. И он (дядя Павел) ушёл жить к своим старикам. А они удивительны. Мать – высокая, статная, громогласная казачка с Кубани. Нрав жуткий: только приказной тон, всё по команде, всегда всем недовольна, и только она знает, как надо. Когда Павел (старший сын) привёл однокурсницу – Брониславу Гинзбург как невесту, был страшный крик и полное неприятие. Но тут отец дяди Павла, бывший будённовец, всегда тихий и кроткий, взбунтовался и поддержал сына. Грозная бабка смирилась и невестку приняла. (У них был дом с садом на берегу Салара, быстрой и бурной реки.) Однако тётя Броня тоже была дамой с характером. Пожила немного у свекра и свекрови да и ушла, будучи уже хорошо беременной. И дядя Павел за ней. Молодой семье, комсомольцам, дали комнату. Родился сын. Но туберкулёз всё сломал. И дядя Павел ушёл к родителям. Умер он в 1945-м году.

А Ташкент всё принимал и принимал беженцев. И принял миллион. Всех уплотняли, вселяя эвакуированных. К Софье Михайловне вселили семью польских евреев, бежавших из Варшавы. Их было трое. В кухню вселили артиста ГОСЕТа (Государственного Еврейского Театра). Мы встретили его в штыки и пытались не пустить, вопя, что мы не можем жить без кухни. «Обойдётесь», – сказали жилищники. И обошлись. Стали готовить во дворе (или на балконе) на мангалах, так как керосина для примуса и керосинки просто не было.