Он должен был показаться ей самым большим извращенцем всех времен и народов. Ему надо избавиться от этого. Не важно, реальность это или галлюцинация, — он должен заставить это убраться. Если он этого не сделает, кто-нибудь позовет или полицейских, или ребят с сетями для ловли бабочек. Он прекрасно понимал, что хорошенькая мамаша может сделать несколько телефонных звонков из первого же телефонного автомата за дверями в супермаркет, который попадется ей на пути.
Только он начал спрашивать себя, как, скажите на милость, можно мысленно убрать то, что происходит лишь в мозгу, когда обнаружил, что это уже произошло. Будь то физический феномен или чувственная галлюцинация, оно просто исчезло, пока он размышлял о том, каким ужасным он мог показаться хорошенькой молодой мамочке. День вернулся к своей прежней летней яркости, которая была чудесной, но которой было все-таки далеко до того ослепительного, все пронизывающего свечения. Люди, пересекавшие автостоянку на аллейке, снова стали обыкновенными людьми: ни аур, ни «воздушных шариков», ни фейерверков. Просто люди, отправляющиеся за продуктами в «Купи и сэкономь», или забирать последние отпечатанные летние фотографии в «Фото-Мат», или взять кофе на вынос в кафе «От обеда до заката». Некоторые из них могли даже зайти в «Райт эйд» за коробочкой слабительного или, спаси и сохрани нас Господь, СНОТВОРНОГО.
Обычные рядовые жители Дерри идут по своим обычным рядовым делам.
Ральф испустил порывистый вздох и приготовился к волне облегчения. Облегчение действительно
Наиболее ясное и отчетливое ощущение, которое он испытывал сейчас, было не облегчением, а разновидностью приятной меланхолии, которую он, как ему помнилось, ощущал порой после секса, когда был еще очень молод. Эта меланхолия была не глубокой, а широкой, и, казалось, заполняла пустые места в его теле и разуме, как отлив оставляет за собой полоску мягкого, взрыхленного песка. Он прикинул, испытает ли он еще когда-нибудь такое жуткое и веселое мгновение прозрения. Он полагал, что шансы неплохие… по крайней мере до следующего месяца, пока Джеймс Рой Хонг не всадит в него свои иглы, или, быть может, пока Энтони Форбс не станет раскачивать перед ним свои золотые карманные часы, приговаривая, что ему очень… очень… хочется… спать. Возможно, ни Хонг, ни Форбс не добьются никакого успеха в лечении его бессонницы, но Ральф догадывался, что, если у кого-то из них получится, он перестанет видеть ауры и «воздушные шарики» после первой же ночи хорошего сна. А после месяца или около того спокойных ночей он скорее всего забудет, что это вообще когда-то случалось. По его мнению, это была очень неплохая причина для легкого приступа меланхолии.
— Скорее звякнет доктору Литчфилду, — пробормотал Ральф и пошел через автостоянку к Харрис-авеню.
Он просунул голову во входную дверь дома Лоис и крикнул:
— Эй! Есть кто дома?
— Входи, Ральф! — отозвалась Лоис. — Мы в комнате.
Ральф всегда представлял себе нору хоббитов очень похожей на маленький домик Лоис Чэсс, стоявший в полуквартале вниз по холму от «Красного яблока», — аккуратно обставленный, быть может, чуть темноватый, но скрупулезно вычищенный. И он полагал, что какой-нибудь хоббит вроде Бильбо Бэггинса[27], чей интерес к своим предкам уступал лишь интересу к тому, что сегодня подадут на обед, был бы очарован крошечной комнаткой, где с каждой стены на тебя смотрели родственники. Почетное место на телевизоре занимала отретушированная студийная фотография мужчины, которого Лоис всегда называла не иначе, как «мистер Чэсс».
Макговерн сидел сгорбившись на диване. Тарелку макарон с сыром он поставил на свои костлявые колени. Телевизор работал, там шло игровое шоу — начинался призовой раунд.