Бесспорное правосудие

Утром они долго спали, свернувшись каждый в своем спальном мешке, – рядом, но не касаясь друг друга. Эш проснулся первый. И в ту же минуту был настороже. Рядом он слышал ровное, легкое дыхание девушки, иногда нарушаемое тихим бормотанием и легким похрапыванием. Он вообразил, что ощущает запах ее тела, ее дыхания. Потом ему в голову пришла мысль, что он может вытащить из мешка руку и, дотянувшись до девушки, зажать полуоткрытый рот и заставить ее замолчать навсегда. Некоторое время эта фантазия развлекала его, а потом он просто лежал неподвижно, дожидаясь рассвета. Наконец стало светать, девушка зашевелилась и повернула к нему лицо.

– Уже утро?

– Да, утро. Я приготовлю завтрак.

Она выбралась и спального мешка и потянулась.

– Есть хочется. Какой здесь ароматный воздух! В Лондоне нет ничего подобного. Послушай, давай я займусь завтраком. Ты и так много всего делаешь.

Октавия старалась, чтобы голос звучал радостно, но в преувеличенно восторженной интонации было что-то фальшивое.

– Не надо, – сказал Эш. – Я сам все сделаю.

Она не возражала, услышав в его голосе твердые нотки. Он зажег газовую горелку, открыл банку с томатами и еще одну – с сосисками. Эш чувствовал на себе ее тревожный и вопрошающий взгляд, который сопровождал каждое его движение. После завтрака он уйдет. Заберется в свое место среди камышей. Даже Коли там не был. Он должен побыть один. Должен подумать. Во время завтрака они почти не разговаривали, потом Октавия помогла ему помыть тарелки и чашки. В конце он сказал:

– Я скоро приду. Не ходи за мной, – и вышел через заднюю дверь.

Продравшись сквозь кустарник, он вышел на знакомую тропу, ведущую к морю. Она была еще уже, чем предыдущая, и Эш прокладывал себе путь, раздвигая холодные и жесткие камыши. Он помнил все изгибы тропинки и то, что в одних местах она голая и твердая, в других – поросшая травой и редкими маргаритками, а в некоторых – топкая и хлюпающая, и тогда он боялся, что может провалиться. Наконец тропа кончилась. Как он и помнил, здесь был травянистый бугор. Ему хватило места, чтобы сесть, прижать колени к груди и, обхватив их руками, превратиться в неприступный клубок. Эш закрыл глаза и прислушался к знакомым звукам – собственному дыханию, непрерывному шелесту камышей, отдаленному, ровному плачу моря. Несколько минут он сидел абсолютно неподвижно с закрытыми глазами, дожидаясь, пока смятение в душе и теле отступит, сменившись, как он надеялся, покоем. А потом он стал думать.

Он совершил ошибку – первую с тех пор, как убил тетку. Из Лондона нельзя было уезжать. Плохая ошибка – но не роковая. Решение сорваться с места, торопливые сборы, давление на Октавию, сама поездка – разве это не свидетельствует о панике? Раньше он никогда не впадал в панику. Но можно все поправить. Сейчас полицейские уже обнаружили тело и вскоре поймут, что это убийство. Кто-нибудь проговорится, что она левша – да хоть эта сука, Бакли. Однако не может быть так, чтобы только он не знал об этом. Полиция, конечно, придет к выводу, что Карпентер убили, дабы представить ее как убийцу Олдридж – якобы она покончила с собой из чувства вины или с невозможностью жить после совершенного ужасного поступка. Одно это ставит его вне подозрений. А что до убийства Олдридж – у него есть алиби. Зачем тогда убивать Карпентер? Ему не нужна вторая жертва, чтобы отвести от себя подозрения. Он в порядке. К убийству Олдридж он не имеет отношения.

Значит, нужно возвращаться. Надо вести себя как ни в чем не бывало. Выбравшись отсюда, он с дороги позвонит на Пелхем-плейс и скажет, что они возвращаются – потеряли мотоцикл и оказались в трудном положении. История правдивая – все можно проверить. Кроме того, он не бежал тайно из Лондона: Бакли было сказано, что они ненадолго уедут из столицы, чтобы Октавии легче было перенести смерть матери. Во всяком случае, здесь он не совершил ошибки. Никакого тайного побега. Все сходилось.