Бестиарий

Тормошу его, бью по щекам. В ответ только слабый хрип, голова безвольно болтается.

– Маша, отойдет! – говорю я, еле ворочая языком, и пытаюсь уйти в комнату.

– Идиот! – орет Маша и бьет меня по лицу. – Сейчас с Гришей тащите его вниз, я поймаю тачку! Где ближайшая больница?

– На Вавилова, тут рядом, через Муринский ручей, – говорю я, немного очухавшись, но безвольно и безразлично.

Из комнаты, почесываясь, выходит Гриша. Он не ропщет, видать, не впервой. Обычно дознутых просто выносят на лестницу. В квартиру врачей вызывать нельзя – после диагноза подтянутся менты. Пытаемся поднять брата, закинувшего руки нам на плечи, он тяжел. Делаем все молча, только тихо и лениво ругаясь матом. Маша убежала вниз.

– Нет, Сид, так мы его не дотащим. – Гришу зарубает.

– Давай за руки и за ноги, – предлагаю я.

Кладем на пол. Гриша за ноги, я за руки. Выносим из квартиры ногами вперед. Тащим с трудом. «Брату не мешало бы похудеть, хотя бы чуть-чуть», – думаю я. Мышцы черных хомяков отяжелели кайфом. Двенадцать этажей вниз. В лифте брат лежит на полу, нас зарубает. Подкашиваются ноги. У Гриши изо рта капает вязкая слюна. Ай да Маша, вот это сварила! Первый этаж, встрепенулись, открыли глаза. Опять за руки, опять за ноги. Тащим. Брат хрипит. Об ступеньки стукается его голова. Ступенек пять, бум-бум, пять раз. Выносим во двор. Волочем изо всех сил на детскую площадку. Задеваем чуть-чуть головой о пореб-рик. Бессознательные, как и трупы, тяжелы. Сопим, отдыхаем, положив его у скамейки на гравий.

– Нет, Гриша, давай все-таки на скамейку, – говорю я.

Из последних сил закидываем. Косо смотрит в нашу сторону мать и на всякий случай зовет к себе, подальше от нас, своего маленького ангела. Я ее понимаю. Садимся рядом. Свежо. И тихо. То, что надо. Но все портит Маша.

– Сид, давай, тащите сюда! – кричит она из подъехавшего жигуленка ярко-красного цвета.

Денег у нас нет, но Маша умеет разговаривать с людьми, она работала на лохотроне, там это важно – уметь убеждать. Водитель помогает нам. Мчимся. Что она ему сказала? Но он озабочен. Потом только, почти доехав до больницы, он смотрит на нас подозрительно в упор зеркала заднего вида. Мы рубимся и чухаемся. Брат уже не хрипит, посинели губы. Чуть приоткрытые глаза, под веками бело. Только сейчас замечаю, что с нами нет Гриши. Брат головой у меня на плече. Периодически он валится вниз, на колени. Придерживаю. Безучастно. Как-то не трогает, не чувствую ничего. И вот заезжаем на территорию больницы. Под главный вход, знаете, как в этих старых ленинградских больницах. Маша туда, в приемный покой. А к нам тут же охрана: «Здесь нельзя стоять, отъезжайте».

Вышел врач. Что-то Маша ему сказала. Врач потрогал брата.

– Пульса нет, – сказал.

Выскочили с каталкой, положили, повезли. Пульса нет. Что значит пульса нет? Нет пульса? Меня как током дернуло. Прямо в сердце. А у брата пульса нет. Значит, сердце встало? Я застыл, не мог пошевелиться. Туман вокруг. Маша что-то мне кричала, я не слышал, в голове колокол, кровь бьет в виски. Затошнило. Маша опять треснула меня по лицу.

– Сид, пойдем! Ты че блять! – орала она.

Слух вернулся, я услышал ее. Она взяла меня за руку и потащила внутрь.

– Подожди! – я блеванул в урну.

Охрана не хотела пускать.

– У нас там человек, его брат! – кричала Маша.

И еще что-то кричала. Пустили. Коридоры. Лампочка одиноко мигала. Больные вокруг с зелеными несчастными лицами. Врачи почему-то в зеленых халатах. Мы сели в обшарпанные кресла. Меня все еще тянуло в вату. «Смирись! Смирись!» – ползло червяком гадким в мозг. Рядом кто-то стонал. Я не смотрел, закрыл глаза.

– Потерпи, потерпи! – говорил кто-то тому, кто стонал.

Услышал, что Маша с кем-то говорит. Открыл глаза. Перед Машей стоял большой усатый врач в зеленой шапочке и с длинными волосатыми руками, торчащими из зеленых коротких рукавов.

– Пятьдесят на пятьдесят, – донеслось до меня.

Говоря это, врач еле скрывал улыбку. Что же тут смешного, не понял я. Врач неторопливо ушел внутрь кабинетов реанимации. Сразу подошел охранник.

– Выйдите отсюда!

– У меня там брат! – возмутился я.

– Мне что, вывести вас? – Охранник с нескрываемым отвращением смотрел на меня.

Он ждал, наверное, что я буду сопротивляться, чтобы все-таки пришлось вывести. За его спиной замаячил его напарник. Да, наркоманов не любит никто. Я хотел что-то возразить, но мысли путались.

– Ладно, Сид, пошли отсюда, – Маша взяла меня под руку.

Стемнело. Шли молча. Горло и носоглотку трепала горечь, хотелось плакать. Мысли путались, вернее, сам я их путал, потому что только одна страшная мысль хотела быть главной и окончательной.

– Маш, а что если… – глубоко дыша, пытаясь проглотить горький комок, попытался спросить я.

– Сид, блять, заткнись! – оборвала Маша.

Я заткнулся и проглотил.

Дома было слишком тихо и гадко. Очень раздражали баяны на столе. Скомканное покрывало на пустом кресле на кухне. Маша сразу начала химичить с обмывками, ватками и вторяками.

– Не дознись, – пошутил я.

– Иди вон, дурак! – беззлобно огрызнулась Маша, выбирая из кружки в шприц.