Бестиарий

Уселась в то кресло, не поправив покрывало. Я вышел, прошелся по квартире, включил свет во всех пустых коробках комнат. Тишина сгустилась, гудела. Грязный пол – ходили в обуви. Достал пылесос «Вихрь» зеленого цвета – большая консервная банка. С остервенением стал пылесосить, борясь с тишиной, всасывая ее вместе с грязью. Звонок? Показалось? Выключил пылесос. Звонил телефон. Вышел в коридор. Брать трубку не хотелось. Взглянул на часы – двенадцать с минутами. Из кухни закричала Маша.

– Сид, глухой? Телефон!

– Але?

– Здравствуйте. Это Сергей Гребнев? – Голос был мужской и официально хмурый.

У меня подкосились ноги, во рту моментально пересохло.

– А-а-ле, – еле прохрипел я.

– Это вам из больницы звонят.

Потемнело в глазах.

– Але! Вы слышите меня? – недоумевали от моего сопения на том конце. – Ваш брат…

Я схватился за стену, а он как специально паузу сделал.

– …Андрей Гребнев очнулся и требует кока-колы, а у нас тут только вода, и ужин уже закончился, а он требует есть, – наверное, без тени шутки сообщил мне врач. – Але?

– Да!

– Забирайте его, он сказал, что возможность у вас есть. Але! Вы слышите меня?

– Да, да! Конечно! Заберем! – прокричал я, утирая с глаз слезы, и аккуратно, почти нежно положил трубку.

– Ну че там? – вышла Маша из кухни, лениво моргая и почесываясь.

Через пятнадцать минут мы уже ехали на каком-то советском ведре к больнице. Тачку ловила опять Маша.

– Так что с ним было-то? – спросил водитель с простым советским лицом и большими ладонями.

В салоне сильно воняло бензином, скрипел рычаг передач.

– Сердечный приступ, – ответила Маша.

– Вот скоты! Выгонять после приступа! Все за деньги стало! Сволочи! У меня вот тоже жена в больницу угодила, так все за деньги! И шприцы, и лекарства. Все!

Маша, отвернувшись в окно, улыбалась.

Те же охранники с недовольными рожами пустили нас внутрь. К нам вышел другой врач, щуплый и без усов.

– Ему еще плохо, так что поаккуратнее, – говорил врач устало. – Ну и наглый он у вас!

Вышел брат. Нет, ему было не еще плохо, ему было еще хорошо. Рука на сгибе была обильно замотана бинтом. Он хмурился, но чуть прикрытые, опухшие глаза улыбались. Я хотел обнять, но не обнял. Вышли. Водила ждал.

– Ну ты, Свин, и напугал нас, – сказала Маша в машине.

Брат развязывал бинт на руке.

– Я сам охуел! – Он рванул зубами узел повязки, порвал, сплюнул белые нитки. – Приход охуительный был! А очнулся – в члене катетер, руки привязаны, и хрень рядом пикает! Ха-ха! Думаю, все, приняли! Давай орать! Пришли, объяснили! Ха-ха!

Брат веселился, рассматривал довольно-таки большую дырку на вене, вздувшуюся огромным синяком.

– Вену, похоже, проткнули, пидоры!

Водитель хмурился и недоумевающе, но молча смотрел на нас. Брат смотрел в окно, чуть приоткрыв в улыбке рот. Маша тоже улыбалась.

– Все, братишка! – обратился брат ко мне. – Надо слезать с этого говна! Может, на винт перейдем, брат?

– Ну Свинья и дебил! – воскликнула Маша и заливисто рассмеялась.

Когда через несколько месяцев Машу нашли на лестнице мертвой от передоза, она улыбалась.

Толстуха

– Хорошо, Аня, позвони мне завтра обязательно! Да, я буду ждать твоего звонка. Да, в два. Спасибо. Очень! Жду. Я тоже. Да, целую! Я тоже хочу! – Брат повесил трубку.

Почесывая свою бородку-эспаньолку, он как-то странно улыбнулся. Не то чтобы как-то необычно, но просто не так, как он улыбался, договариваясь о встрече с какой-нибудь доброй девкой. Тогда он улыбался плотоядно, обязательно почесывая яйца. Сейчас же улыбка была рассеянная, счастливая, что ли. К тому же после разговора с девками для ебли он, как и перед пьянкой (особенно за чужой счет), потирал руки. А сейчас одной рукой поглаживал бороденку, а второй тер висок, смотря куда-то мимо окружающей реальности.

– Что за Аня? – спросил я с кухни.

Брат даже не услышал меня, а я не переспросил. Так он и улыбался про себя весь вечер.

Утром встал рано, часов в одиннадцать, разбудил меня.

– Сид, добавь на водку! – бодро вытащил он меня из сна.

Я покопался в карманах, выгреб пару мятых купюр, протянул брату, он добавил свои и, пересчитав, вернул обратно.

– Братишка, а может, ты и сгоняешь? – сказал он и обворожительно улыбнулся.

Отказать я не мог. Только вчера мы помирились после недельного противостояния.

– Конечно, схожу, брат, – ответил я.

Мы обнялись. Я оделся, брат, прихватив полотенце, пошел в душ. «Странно, – подумал я. – С утра?» Обычно он говорил мне: «Душ надо принимать вечером, на ночь. А с утра зачем его принимать, если только ты не обоссался ночью». Потом, улыбнувшись, добавлял: «Или она!»

Я сварил макароны, и мы выпили, а он все улыбался.

– Сейчас ко мне Аня придет, – сказал он и вышел в коридор, задержался у зеркала.

– Какая Аня? – поинтересовался я.

– Крупицына! – улыбнулся он и вышел.