Бестиарий

Вот Головкин, которого Марычев периодически одевает Сталиным: шинель, яловые сапоги, фуражка. Усы седоватые, рука за спину и трубка в зубах. Так и выступает на митингах, с акцентом. Всем нравится. Бабушки в ладоши хлопают.

– Ста-лин! Ста-лин! – кричат, прослезившись.

Две немолодые фаворитки Марычева рядом. Мы их называем Белка и Стрелка. У одной фамилия Лядова. Советские лица у этих теток. Могут за своего вождя и матом обложить трехэтажным, а могут и врукопашную схватиться, с ногтями в рожу. Вячеслав Макарыч с ними суров. Они ворчат, но прощают – вождь.

– Попозже подойдет, – отвечаю я.

– Ну-ну, – кивает он и оборачивается к своей банде, орет, изо рта слюна. – Лядова, блять, где транспарант?!

– Щас поднесут, Вячеслав Макарыч! – говорит она и, отвернувшись, добавляет тихо: – Че орешь-то, бешеный!

Лядова похожа на состарившуюся Любовь Орлову. Очень состарившуюся. А в молодости она, наверное, и на открытку попасть могла бы.

– Сергей! – окликает меня коренастый человек в камуфляже в залихватски заломленном черном берете.

Лицо круглое и доброе, роста небольшого, на берете красный треугольник с желтым серпом и молотом. Жмет руку.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич! – улыбаюсь я.

Ладонь у него как тиски, серьезная лапа. Он бывший советский мент. Подполковник. РКРП. Видел я, как-то зайдя к ним в штаб, как он двадцать пять раз левой рукой, не приседая, гирю в тридцать один килограмм от плеча толкнул. А ведь виски уже седые. Да вся их старая гвардия как на подбор, бывшие те, бывшие эти, и все как один антисемиты. У КПРФ почему-то таких нет.

– Где Андрей? – спрашивает, а сам все время улыбается.

– Попозже подойдет.

– Ну ладно. Ну так как, может, сегодня с нами пойдете? – спрашивает.

– Не, мы сегодня своей колонной пойдем, – важно отвечаю я.

Он кивает и вздыхает, они хотели бы видеть нас под собой. У них есть комсомол, но рожи не дай боже: прыщавые, с телячьими глазами. Мокрицы, называет их брат. «Своей колонной. А где хоть еще один партиец?» – думаю я, нервно шатаясь по толпе, вспомнив с дрожью, что и флаги, и древки мы забыли у Сорокина, который, когда мы уходили, выдувал пузыри храпом мордой в стол. У меня была только наша маленькая боевая растяжка за пазухой. Повязка моя была у брата. Где он, черт подери?! Прошел мимо группы поющих ветеранов. В середине горбатая старушка с аккордеоном в поеденной молью шляпке и бежевом пиджаке. Серая юбка и большой красный бант на высохшей груди. Она ходит на все митинги и всегда с аккордеоном. Играет она великолепно, всегда молчит и улыбается. Ростом с третьеклассника.

Вместо партийцев натыкаюсь на Митю Дайнеко. Он тоже всегда молчит, только пучит красные глаза с черными мешками мудрости под ними. Губы его плотно сжаты, он не смотрит на людей, взгляд его всегда чуть выше. На митинги и пикеты он приносит кипу исписанных коричневым фломастером листков А4. Это его агитматериалы. Содержание прокламаций всегда разное, но смысл один: «Я, Дайнеко Дмитрий, прислан к вам на Землю далеким инопланетным разумом, чтобы рассказать вам…» То, что он должен рассказать, каждый раз меняется. Иногда один текст на нескольких листах, поэтому кому-то достается начало, кому-то середина, а кому-то конец. «А если не одумаетесь, – пишет Митя, – то всех ждет страшный конец». Из-под вязаной шапки, натянутой до бровей, у Мити торчит фольга.

И вот когда уже толпа организуется в колонны, я наконец-то натыкаюсь на двух партийцев. Один из них был с нами у рок-магазина, второй – потерялся по дороге туда.

– Сид, брата твоего забрали, с ним неформалов человек пять, мы за угол спрятались, остальные где-то здесь бродят. Что делать-то будем? – быстро-быстро протараторил товарищ.

Я открыл рот, не зная, что сказать. Черт его знает, что нам делать! За меня ответил тот, который потерялся. С ним была незнакомая малолетняя девка. Судя по ошарашенному лицу, в такой толпе она была первый раз. Потерявшийся был пьян, то есть пьянее нас. Он улыбался во весь рот и радостно тряс головой.

– Че, че! Щас вон между коммуняк встрянем, колонну соберем и потопаем! Ха! – радовался он.

– Какую колонну? Нас три человека, – попытался я вернуть его на землю.

– Во-первых, четыре, – он поцеловал свою девку в щеку, – во-вторых, кто-нибудь еще точно подойдет, а в-третьих, у меня есть вот что!