Бесцветный

Еда (или даже доступ к еде) всегда была индикатором того, насколько хорошо или плохо шли у нас дела. Мама говорила: «Моя работа – накормить твое тело, напитать твою душу и дать пищу твоему уму». Именно это она и делала. И то, что она находила деньги на еду и книги, означало, что она не тратила их больше ни на что.

Об ее экономности можно было слагать легенды. Наш автомобиль был жестянкой на колесах, мы жили в захолустье. У нас была потрепанная мебель, продавленные старые диваны с протертой до дыр обивкой. Телевизор был крошечным черно-белым, со стоящей на нем антенной-«усами». Мы переключали каналы при помощи пассатижей, потому что кнопки не работали. Чаще всего приходилось изо всех сил присматриваться, чтобы понять, что показывают.

Мы всегда носили подержанную одежду, из магазинов «Goodwill» или ту, что белые отдавали в церковь. Все остальные дети в школе носили фирменную одежду. Они носили «Nike» и «Adidas». У меня никогда не было фирменной одежды. Как-то я попросил маму купить мне кроссовки «Adidas». Она пришла домой с каким-то липовым брендом – «Abidas».

– Мам, это фейк, – сказал я.

– Я не вижу разницы.

– Посмотри на логотип. Здесь четыре полоски вместо трех.

– Повезло, у тебя на одну больше, – ответила она.

Мы привыкли обходиться минимумом, но у нас всегда была церковь, всегда были книги и всегда была еда. Имейте в виду, это не обязательно была хорошая еда. Мясо было роскошью. Когда дела шли хорошо, у нас была курица. Мама была специалистом в том, чтобы разламывать куриные кости и доставать оттуда костный мозг до последней крошки. Мы не ели кур. Мы уничтожали их. Наша семья была бы кошмаром археолога. Мы не оставляли после себя костей. Когда с курицей было покончено, не оставалось ничего, кроме головы.

Иногда единственное мясо, которое у нас было, – фасованное мясо под названием «опилки», продававшееся в мясной лавке. Это были в буквальном смысле опилки мяса, кусочки, отваливающиеся во время разделки и упаковки мяса для магазина, кусочки жира и всякой всячины. Их подбирали и складывали в пакет. Это мясо предназначалось для собак, но мама покупала его для нас. Порою это было единственным, что мы ели многими месяцами.

Мясник продавал и кости. Мы называли их «суповыми костями», но на самом деле они продавались в магазине как «кости для собак», люди готовили их для собак в качестве угощения. В те времена, когда мы были очень стеснены в средствах, мы переходили на кости для собак. Мама варила их для супа. Мы высасывали из них костный мозг.

Высасывать костный мозг из костей – умение, которому бедные люди учатся очень рано. Никогда не забуду, как, уже будучи взрослым, впервые пришел в роскошный ресторан и кто-то сказал мне: «Ты должен попробовать костный мозг. Это такой деликатес! Он божественен». Они его заказали, официант его принес, а я подумал что-то вроде: «Охренеть, собачьи кости!» Я был совсем не впечатлен.

Мама брала меня в поездки по роскошным белым районам. Мы смотрели на жилые дома, на особняки. Мы смотрели в основном на стены, потому что это было все, что можно увидеть с дороги. Мы смотрели на стену, которая тянулась с одного конца квартала до другого, и думали: «Ничего себе! Это только один дом. Все это для одной семьи». Иногда мы останавливались и подходили к стене, мама поднимала меня на плечи, словно я был маленьким перископом. Я заглядывал во дворы и описывал все, что видел. «Это большой белый дом! У них две собаки! Там лимонное дерево! У них есть бассейн! И теннисный корт!»

Мы не ели кур. Мы уничтожали их.

Наша семья была бы кошмаром археолога.

Мы не оставляли после себя костей.

Мама брала меня в места, куда черные никогда не попадали. Она отказывалась подчиняться нелепым представлениям о том, что черные не могут или не должны делать. Она водила меня на каток, чтобы покататься на коньках. В Йоханнесбурге был этот легендарный кинотеатр для автомобилистов, «Top Star Drive-In», расположенный на вершине огромного рудничного отвала за границами города. Она возила меня туда смотреть кино; мы покупали закуски, вешали динамик на окно нашего автомобиля. От «Top Star» открывался панорамный вид города, пригородов, Соуэто. Оттуда я мог смотреть на километры в любом направлении. Я чувствовал себя, словно на вершине мира.

Мама растила меня так, словно не существовало никаких ограничений в том, куда я мог идти или что я мог делать. Оглядываясь назад, я понимаю, что она растила меня как белого ребенка: белого не с точки зрения культуры, но воспитывая веру в то, что мир был моей устрицей, что я должен говорить от своего имени, что мои идеи, мысли, решения имеют значение.