Бесы

Я понял, понял, и если настаивал, то потому лишь, что очень люблю на­шего бедного друга, notre irascible ami⁴, и всегда интересовался. Человек этот слишком круто изменил, на мой взгляд, свои прежние, может быть слишком молодые, но все-таки правильные мысли. И до того кричит теперь об notre sainte Russie разные вещи, что я давно уже приписываю этот перелом в его ор-

Название улицы символично и, видимо, не случайно при первом упоминании связывается с именем Кириллова (хотя в одном с ним доме живут Шатов и Лебядкины). Идеолог человеко- божества Кириллов трагически переживает, что «местоположение Бога оказалось пустым», и утверждается в мысли, что в обезбоженном мире человек обязан стать Богом, «вакантное место занять», как он говорит в черновом автографе (Т. 12. С. 80). Высший смысл своего самоубийст­ва Кириллов видит в том, чтобы явить этим актом миру человекобога и тем указать путь и спасти всё человечество. Другими словами, разочаровавшись в евангельском Христе, герой Достоевско­го пытается сотворить «новое богоявление» (подробнее см.: Тихомиров. 2014. С. 81-83).

Как! (фр.)

Этого бедного друга (фр.).

Нашего раздражительного друга (фр.).

ганизме — иначе назвать не хочу — какому-нибудь сильному семейному по­трясению и именно неудачной его женитьбе. Я, который изучил мою бедную Россию как два мои пальца[267], а русскому народу отдал всю мою жизнь, я могу вас заверить, что он русского народа не знает, и вдобавок.

Я тоже совсем не знаю русского народа и. вовсе нет времени изу­чать! — отрезал опять инженер и опять круто повернулся на диване. Степан Трофимович осекся на половине речи.

Они изучают, изучают, — подхватил Липутин, — они уже начали изучение и составляют любопытнейшую статью о причинах участившихся случаев самоу­бийства в России и вообще о причинах, учащающих или задерживающих распро­странение самоубийства в обществе. Дошли до удивительных результатов.

Инженер страшно взволновался.

Это вы вовсе не имеете права, — гневно забормотал он, — я вовсе не статью. Я не стану глупостей. Я вас конфиденциально спросил, совсем нечаян­но. Тут не статья вовсе; я не публикую, а вы не имеете права.

Липутин видимо наслаждался.

Виноват-с, может быть и ошибся, называя ваш литературный труд стать­ей. Они только наблюдения собирают, а до сущности вопроса или, так сказать, до нравственной его стороны совсем не прикасаются, и даже самую нравственность совсем отвергают, а держатся новейшего принципа всеобщего разрушения для до­брых окончательных целей. Они уже больше чем сто миллионов голов требуют для водворения здравого рассудка в Европе, гораздо больше, чем на последнем конгрессе мира потребовали[268]. В этом смысле Алексей Нилыч дальше всех пошли.

Инженер слушал с презрительною и бледною улыбкой. С полминуты все помолчали.

Всё это глупо, Липутин, — проговорил наконец господин Кириллов с некоторым достоинством. — Если я нечаянно сказал вам несколько пунктов, а вы подхватили, то как хотите. Но вы не имеете права, потому что я никогда никому не говорю. Я презираю чтобы говорить. Если есть убеждения, то для меня ясно. а это вы глупо сделали. Я не рассуждаю об тех пунктах, где совсем кончено. Я терпеть не могу рассуждать. Я никогда не хочу рассуждать.

И, может быть, прекрасно делаете, — не утерпел Степан Трофимович.

Я вам извиняюсь, но я здесь ни на кого не сержусь, — продолжал гость горячею скороговоркой, — я четыре года видел мало людей. Я мало четы­ре года разговаривал и старался не встречать, для моих целей, до которых нет дела, четыре года. Липутин это нашел и смеется. Я понимаю и не смотрю. Я не обидлив, а только досадно на его свободу. А если я с вами не излагаю мы­слей, — заключил он неожиданно и обводя всех нас твердым взглядом, — то вовсе не с тем, что боюсь от вас доноса правительству; это нет; пожалуйста, не подумайте пустяков в этом смысле.

На эти слова уже никто ничего не ответил, а только переглянулись. Даже сам Липутин позабыл хихикнуть.

Господа, мне очень жаль, — с решимостью поднялся с дивана Степан Трофимович, — но я чувствую себя нездоровым и расстроенным. Извините.

Ах, это чтоб уходить, — спохватился господин Кириллов, схватывая картуз, — это хорошо, что сказали, а то я забывчив.

Он встал и с простодушным видом подошел с протянутою рукой к Степа­ну Трофимовичу.

Жаль, что вы нездоровы, а я пришел.

Желаю вам всякого у нас успеха, — ответил Степан Трофимович, добро­желательно и неторопливо пожимая его руку. — Понимаю, что если вы, по ва­шим словам, так долго прожили за границей, чуждаясь для своих целей людей, и — забыли Россию, то, конечно, вы на нас, коренных русаков, поневоле долж­ны смотреть с удивлением, а мы равномерно на вас. Mais cela passera[269]. В одном только я затрудняюсь: вы хотите строить наш мост и в то же время объявляете, что стоите за принцип всеобщего разрушения. Не дадут вам строить наш мост!