Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

В последующие десятилетия Жирар превратил концепцию о миметической заразительности в антропологическое учение, которым объяснял различные проявления социального насилия, не связанные между собой ни исторически, ни географически, – от кровной мести у чукчей до культа Диониса. Но первая книга, где он представил свою миметическую теорию, посвящена литературе. Она называется «Ложь романтизма и правда романа», и в ней Жирар ставит миметическое желание в основу «западного романа». Дон Кихоту, как выясняется из книги, на самом деле не нужны формальные объекты (Дульсинея, Мамбринов золотой шлем и т. д.), а стремится он к тому, чтобы слиться воедино со своим медиатором, Амадисом Галльским. Дульсинею он выдумывает исключительно затем, что для подражания Амадису требуется прекрасная дама. Аналогичным иллюзорным образом Раскольников лишь думает, что ему нужны деньги процентщицы, а на самом деле он хочет стать ницшеанским Сверхчеловеком. Эмма Бовари лишь думает, что ей нужен Леон, а на самом деле она хочет быть героиней романа. Жюльен Сорель лишь думает, что предмет его желаний – красивые женщины и блестящая карьера, а на самом деле он стремится достичь некоего наполеонического идеала «бытия самости».

Поскольку романный герой никогда не направляет свое миметическое желание на подлинный объект, который в любом случае всегда недосягаем, в основе этого желания лежат мазохизм, насилие, саморазрушение. «Великими» Жирар считает романы, завершающиеся разоблачением иллюзорности и тлетворности миметического желания. Разоблачение происходит в горячке или на каторге, на гильотине или через самоубийство и подается в форме «обращения в веру на смертном одре»: герой преодолевает эгоизм и отрекается от ценностей, которые привели сюжет к этой точке. Дон Кихот сваливается в лихорадке, осознает, что он не рыцарь, и умирает христианской смертью; мадам Бовари глотает мышьяк; Раскольников является с повинной; Жюльен отказывается от Матильды и идет на гильотину. «Великие романы всегда растут из преодоленной одержимости, – пишет Жирар. – Герой видит себя в ненавистном сопернике; он отрекается от „различий“, внушенных ненавистью».

Сам акцент на концепции «обращения» подразумевает христианское начало в теории миметического желания. «Лжепророки заявляют, будто в завтрашнем мире люди станут друг для друга богами»; ровно так же и миметическое желание влечет за собой поклонение другому человеку, словно богу, и результаты этого поклонения неизменно плачевны. Есть один и только один человек, который бог, и имя его – Иисус Христос. Соответственно, лишь взяв Христа за образец для своих поступков, мы можем искупить наше миметическое желание и превратить его в конструктивную силу.

Хотя я отнюдь не убеждена, что миметическое желание составляет основу содержания романа как формы или что миметические желания человека могут быть плодотворно реализованы исключительно через подражание Христу, но теория Жирара безусловно многое объясняет в работах некоторых романистов – особенно таких, как Стендаль и Достоевский с их глубокой вовлеченностью в христианскую мысль и практику христианской жизни[30]. Это решение выглядит особенно убедительным в случае с «Бесами». Жирар указывает на Ставрогина – чье имя сочетает греческое stavros («крест») и русское «рог» с намеком на Антихриста – как на идеального «медиатора» желания, у которого своих желаний не осталось. «Неясно, то ли у него не осталось желаний, поскольку его самого желают Другие, то ли Другие желают его, поскольку у него никаких более желаний нет»; как бы то ни было, Ставрогин затянут в смертоносный цикл:

«Оставшись без медиатора, он делается полюсом притяжения желаний и ненависти… персонажи „Бесов“ превращаются в его рабов… Кириллов, Шатов, Петр и все женщины в „Бесах“ не могут устоять перед его инородной силой и признаются ему – в соответствующих выражениях – в том, какую роль он играет в их жизни. Ставрогин – „свет“, они ждут его, словно „солнца“; перед ним они чувствуют себя как „перед Всевышним“; они обращаются к нему как „к самому Богу“».