Бесы: Роман-предупреждение

регистраторы, их товарищи — очень нравится и отлично при нялось». Зная изнутри нравы и принципы общества, его бюро кратические повадки, Шатов зло иронизирует, не ведая, разу меется, какую страшную и пророческую правду провидит в своем негодовании: «О, у них все смертная казнь и все на пред писаниях, на бумагах с печатями, три с половиной человека подписывают», — сообщает он о механизмах внесудебных ре шений и технике приговоров. Социалистическому идеалу как некой отвлеченной, абст рактной идее Петр Верховенский отводит место сугубо под собное. От него — от идеала — должна остаться словесная оболочка, идейный антураж. Утилизация социалистической идеи, использование социалистической фразеологии необхо димо ему в силу «чувствительности» к этой идее многих ее приверженцев. «Следующая сила, разумеется, сентименталь ность. Знаете, — уверяет Петруша Ставрогина, — социализм у нас распространяется преимущественно из сентименталь ности». Сам же Петр Степанович чужд какой бы то ни было идеологической чувствительности и сентиментальности и с восторгом приемлет формулу Кармазинова: «В сущности наше учение есть отрицание чести… откровенным правом на бес честье всего легче русского человека за собой увлечь можно». Обосновать это право как свободу от моральных норм, препят ствий и обязательств, приучить организацию действовать лю быми средствами становится актуальнейшей политической за дачей. Борьба за цель, не боящаяся никаких средств, отрица ние нравственных соображений, если они не увязываются с интересами организации или тем более противоречат ей, про возглашаются как новое революционное слово, как стратегия и тактика смуты. Старые тезисы Раскольникова «кровь по со вести» и «все дозволено» в практике смуты выходят из под полья и внедряются в жизнь явочным порядком, подкрепляе мые разрешительными декларациями. Угадывая логику организационного строительства, Ставро гин подсказывает Петру Верховенскому главнейший пункт схемы. «Вот вы высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Все это чиновничество и сентиментальность — все это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать». Фарс политического спектакля «У наших», где Петр Верхо венский осуществляет первую пробу новоиспеченной «пятер-

292

ке», и состоит в публичном выявлении врага орга низации, шпиона и предателя, в назидательном уроке «бдительности», в пропаганде особых приемов, при кото рых бдительность приносит свои плоды. Шпиономания как прием расправы с оппозицией была принята «нашими» с пони манием и сочувствием: «— Вот она, проба-то! — крикнул голос. — Пригодилась! — крикнул другой. — Не поздно ли пригодилась-то? — заметил третий. — Кто его приглашал? — Кто принял? — Кто таков? — Кто такой Шатов? Донесет или не донесет? — сыпались во просы». Органическое недоверие к «шелудивой кучке», презрение к «материалу», который ее составляет, пренебрежение, гру бость, нелояльность по отношению к своим подопечным свя заны, помимо всего прочего, с тем раздражением, которое ис пытывает Петр Верховенский по поводу независимого поло жения «наших». Незапятнанные, нескомпрометированные, ду ховно свободные, они опасны для него и для его дела. «Я вам давеча сказал, — говорит Ставрогин, — для чего вам Шатова кровь нужна… Вы этой мазью ваши кучки слепить хотите. Сейчас вы отлично выгнали Шатова: вы слишком знали, что он не сказал бы: «не донесу», а солгать пред вами почел бы ни зостью». Совместная преступная акция, общий разделенный грех злодейства, угадывает Став рогин, и должны стать залогом группового единства, внутрен ней дисциплины и беспрекословного повиновения. В контексте намечаемых событий Верховенскому вовсе не безразличен выбор жертвы. Первое, почти ритуальное, жертво приношение задумано против оппонента, который (как почти «случайно» удается узнать) является личным врагом организатора убийства. Однако месть — скрытый мотив убийства: поразительно, с каким коварным лицемерием Петр Степанович упрашивает Лембке пожалеть Шатова (пре дварительно выдав его): «Я… пришел вас просить спасти одного человека, одного тоже глупца, пожалуй сумасшедшего, во имя его молодости, несчастий, во имя вашей гуманности… Ведь я его восемь лет тому еще знал, ведь я ему другом, может быть, был», — стара ется Петруша, но впоследствии правда выходит наружу. «Это ты его за то, что он тебе в Женеве плюнул в лицо!» — обличает Верховенского Кириллов уже после убийства. «Он ненавидел Шатова лично; между ними была когда-то ссора, а Петр Степа нович никогда не прощал обиды. Я, — добавляет Хроникер, —

293