Эта инстинктивность, эта бессознательность лежит в основании как приведенных выше слов Моцарта и Мендельсона, так и изречения Шиллера: «Гений остается всегда для себя самого тайной» (О сентиментальной и наивной поэзии). Подобно А. Рубинштейну также Амброс трактует сонату Бетховена ор. 81, как «вздохи… прощание с Юлией…» и т. п. Едва ли уклонится от истины тот слушатель, который будет искать в сонате Es-dur лишь звуковые красоты, щедрой рукой гения рассыпанные в ней, и испытывать лишь те настроения, которые выражены в ней звуковыми сочетаниями, отбросив пресловутые надписи автора, быть может, помещенные с таким же умыслом, с каким он не раз высказывал своим любопытным друзьям «идеи» других своих прелестных произведений. Если же слушатель не может допустить здесь злой шутки автора, и намерен руководиться его указаниями, то надо быть последовательным и, вместо голубоглазой «красавицы Джульетты», вызвать в воображении своем соболью мантию, мундир с орденами и невзрачную внешность эрцгерцога Рудольфа, en toute lettre поименованного автором. Сам автор возмущался популярностью сонаты ор. 13, успех которой зависел от названия pathetique, в котором все искали указателя, руководящего исполнением. Соната ор. 27, № 2, прозванная кем-то «Лунной», вызвала программы и толкования многих музыкантов, до Листа включительно; любознательный читатель найдет некоторые подобные комментарии в книжке Г. Геника (Бетховен, стр. 43) и, усмотрев разноречивость и неосновательность их, легко убедится в бессмысленности подобных толкований. Странно и даже забавно, как музыкальные гадалки, истребившие немало чернил на мудрые пояснения заголовков вроде «Расставание» и «Свидание», сговорились обойти молчанием и не дали никаких инструкций просвещенному миру относительно программы рондо ор. 129, хотя автор ясно начертал на рукописи: «Неистовый гнев по случаю потери гроша», и хотя рондо это всем знакомо и всюду исполняется без комментариев.
Однако, несмотря на эти факты, несмотря на то что неразумно было бы предполагать стремление композиторов задавать миру загадки, несмотря на неоспоримость бесчисленного ряда специфически музыкальных красот, все еще находятся музыкальные оракулы, возвещающие публике тайные замыслы авторов сонат или квартетов, а один из критиков даже предложил устроить музыкальный конгресс для выработки программ ко всем симфониям, квартетам, сонатам Гайдна, Моцарта, Бетховена, ко всем балладам и концертам Шопена, Шумана, ко всем произведениям чистой, т. е. инструментальной музыки тех авторов, которые позволили себе создание партитур без указания соответственной фабулы. Любителям программ, искателям побасенок, тенденций и «скрытых замыслов» автора там, где он восхищает красотами целого царства звуков, напомним слова Фридриха, сказанные такому же искателю призраков, Вильгельму Мейстеру, в конце известного романа Гете: «Ты напоминаешь мне Саула, который отправился искать ослиц своего отца и нашел целое царство».
По уверению Риса, не раз Бетховен высказывался против программной музыки; высоко ценя дарование Гайдна, он осуждал программность его ораторий «Сотворение мира» и «Времена года»; тем не менее в 6-й симфонии встречаются признаки намерения рисовать звуками грозу, сцены у ручья и т. п. Вместе с тем существуют признаки, указывающие на предварительный замысел композитора при создании многих своих значительных произведений, и замысел этот заключался в определенной программе, оставшейся тайной для всех, но порой проявлявшейся указаниями, подобными заголовкам в частях 6-й симфонии или в сонате ор. 81.
В эскизах композитора Нотебом нашел следующие заметки, относящиеся к 6 симфонии:
«слушателю предоставляется определить ситуации (die Situation auszufinden)… Sinfonia caracteristica – или воспоминание о сельской жизни… Воспоминание о сельской жизни… всякая живопись в инструментальной музыке много теряет, если заходит слишком далеко… Sinfonia pastorella. Намерения автора, помимо определенных указаний, понятны каждому, кому памятны впечатления сельской жизни».
Предупреждая исполнителя в начале 6-й симфонии о том, что следует стремиться к выражению настроения, а не рисованию звуками, поклонник Баха, ученик Моцарта и Гайдна, как бы отстаивает принцип искусства для искусства, не хочет отрешиться от специфически музыкального содержания, составляющего самобытную и бесконечно богатую сферу искусства, но композитор-реалист и мыслитель, сын эпохи, создавшей великую революцию, позитивизм и материализм, не мог довольствоваться игрой в звуки, удовлетворявшей эстетические потребности предшествовавших поколений, но с течением времени спускающейся в разряд бессодержательной, наивной забавы. Величайший композитор этой переходной эпохи явился, конечно, также главным ее выразителем и вдохновителем искусства, причем элементы последнего, выветривающиеся от времени, он заменил новым материалом, отчасти самобытным, идентичным с основным, отчасти же суррогатом, почерпнутым на стороне, в иных искусствах.
Дом Бетховена в Гейлигенштадте