Бетховен. Биографический этюд

А в портфеле его лежали еще неизданные торжественная месса и 9-я симфония! И никто не заботился открыть им доступ на эстраду, облегчить мучения забытого композитора, ближе познакомить публику с тем, что автор считал наиболее совершенным из всего, созданного им.

Вон отсюда, вон! Бежать, перенестись туда, где еще не зажимают ушей при его имени, где еще ценят его. Лондон ждет его, граф Брюль в Берлине готов помочь ему. Надо списаться, выработать условия и пуститься в путь, но надо сначала написать новую, обещанную лондонской филармонии симфонию.

В 1824 году композитор создает мысленно свою 10-ю симфонию, нечто необыкновенное, что должно было связать и согласовать идеалы современного мира с античным. Приятели композитора рассказывают, что, посетив его весной 1825 г., заметили на рояле множество эскизов, по которым автор сыграл тут же для них всю 10-ю симфонию; «минувшую зиму, – говорит Хольц, – он усиленно работал, иногда, подобно Шиллеру и Моцарту, прибегая к возбуждению нервов вином». Продолжительная ночная работа вызывает замечание Шиндлера:

«Дорогой маэстро, подумайте о будущем. Что будет с вами, если не прекратите ночной работы? Ведь этого прежде не бывало!» Но все прежние свои работы он считает лишь прелюдией к этому замыслу; мистицизм, видимо, овладевает им, стремление создать нечто аналогичное второй части «Фауста» Гете преследует его. Попутно он не отказывается от мысли писать оперу и, вероятно, на письмо его, Дюпор отвечает 24 апреля 1824 г.:

«Барбайа просит передать вам, что ему будет очень лестно получить новую оперу вашего сочинения, и что он ответит вам относительно срока и гонорара, лишь только выяснится участь его антрепризы с 1 декабря 1824 г.».

Осенью же брат Иоганн вписывает в разговорную тетрадь:

«Дюпор шлет поклон и просит безотлагательно заняться оперою, так как театр остался за ним; он прибавил, что сюжет Мелузины вполне подходящий».

В имении своем, в Гнейксендорфе, Иоганн имел дом в пять комнат, больших, высоких, хорошо обставленных; вокруг расстилалась живописная местность с минеральным источником, с купальней. Туда-то зазывал он в 1824 году брата, уверяя его, что жена будет вести себя скромно, заниматься лишь хозяйством, чинить белье, штопать носки; но композитор предпочел близости противной невестки домик под № 43 в предместье Пенцинг, нанятый за 180 фл. на все лето и соблазнивший его своей уединенностью, необходимой для усиленной работы над начатыми квартетами и для интимных бесед с племянником – студентом второго семестра. Но лишь только он переехал сюда, как публика, недавно начитавшаяся панегириков великому Бетховену в газетах, поместивших даже его портреты, стала осаждать композитора с гораздо большим рвением, нежели в мае, в дни двух его концертов.

«Каждый извозчик, – рассказывает Мальфати-Роренбах, – знал его; встречные почтительно сторонились, когда он гулял с записной книжкой и карандашом, с высоко поднятой головой, или в часы бесцельных блужданий, с лорнеткой в руке. За мостом через речку, пробегавшую под окнами его, прохожие останавливались и назойливо заглядывали в комнаты…» Это любопытство заставило композитора вместо целого лета провести здесь лишь шесть недель и перевезти все свои пожитки, включительно с роялем Бредвуда, в Баден.

«В последние годы жизни Бетховена, – рассказывает Браун Браунталь, – не раз встречал я его в зимние вечера в одном маленьком ресторане… Он был среднего роста, очень плотного сложения; грива седых волос напоминала львиную голову. Он входил неуверенной поступью, точно во сне, обводил всех проницательным взглядом своих умных глаз. Затем садился за стакан пива, курил длинную трубку и закрывал глаза. Если кто-нибудь из знакомых заговаривал с ним или, вернее, кричал над его ухом, то он открывал глаза, как испуганный орел, грустно улыбался и подавал тетрадь с карандашом. Иногда он вынимал из бокового кармана более толстую тетрадь и писал что-то с полузакрытыми глазами… “Он сочиняет”, – сказал мне однажды, указывая на него, знаменитый Шуберт».

Композитора часто сопровождал молодой человек, новый приятель, после некоторых стараний добившийся доверия и даже дружественного отношения композитора; то был Карл Хольц, чиновник казначейства с 50 фл. жалованья в месяц. В разговорной тетради он дал о себе несколько сведений: