Бетховен. Биографический этюд

В другой раз мы видим Бетховена на роскошном обеде, устроенном издателем Шлезингером 11 сентября по случаю покупки им квартета ор. 132, который был тут же исполнен до начала трапезы; в числе гостей были органист Смарт из Лондона, продавец сукна Вольфмайер, давний поклонник композитора, посвятившего ему свой последний квартет ор. 135; была также г-жа Циббини, дочь пианиста Кожелуха, известного своим враждебным отношением к Моцарту и Бетховену. Последнего привез из Бадена к обеду сам Шлезингер; квартет сыграли посредственно, автор был в скверном настроении, все старались развеселить его и склонить к импровизации на рояле.

– Голубчик, доставьте нам это удовольствие, – вписал ему в тетрадь Хольц.

– Извольте, – уступил композитор просьбе своего молодого друга, – но пусть Кастелли, не имеющий понятия об игре на фортепиано, даст мне тему.

Кастелли подходит к роялю, ударяет указательным пальцем четыре ноты вверх, затем те же ноты вниз и отходит от инструмента, к которому подсаживается Бетховен; и в последний раз фантазия гениального импровизатора творит чудные звуковые картины, изредка возвращаясь к первоначальным четырем нотам и приводя в неописуемый восторг многочисленных гостей Шлезингера. Последний, в порыве экстаза, просит Бетховена написать на рояле свое имя и дать ему на память разговорную тетрадь, которая в этот день была вся исписана. По возвращении домой племянник пишет в новой тетради о впечатлении, произведенном на всех импровизацией, последней импровизацией Бетховена: «Все были в восхищении». Там же Шупанциг замечает: «Циббини вся превратилась в слух и не отрывала глаз от вас… Почему нет?.. Она недурна… Смарт играл в Лондоне первую скрипку при постановке 9-й симфонии, но никак не мог исполнить речитатива, сыграйте ему на фортепиано…»

В третий раз мы застаем знакомую нам компанию в одном из трактиров Бадена. Капельмейстер Вюрфель набрасывает во время пирушки канон, основанный на тонах В-А-С-Н (Бах); Бетховен берет лист нотной бумаги и покрывает его также музыкальной шуткой. Остроты, анекдоты сопровождают шумную трапезу, все чаще заглушаемые хлопаньем пробки.

Эта черта атавизма, эта возродившаяся страсть некоторых предков композитора к вину исчезла той же осенью 1826 года, когда тяжкая болезнь приковала Бетховена к постели, когда близ него появились вновь старые друзья. Этому сближению, подобно таинственному, чудесному сигналу, предшествовало обширное письмо с берегов Рейна, от друга детства, профессора и тайного советника Вегелера, и его жены, Элеоноры, урожденной Брейнинг (сестры Стефана). Подобно тому, как природа иногда, в последние минуты умирающего, рисует ему яркие картины светлого детства, так же точно Элеонора восстанавливает в своем полуграмотном письме, в своем архаически простоватом изложении незабвенные дни отрочества и шлет последний привет своему другу юности, последнее прости, быть может, вызвавшее чудное Lento assai последнего квартета, тогда набросанное.

Кобленц, 28-го декабря 1825 г.

Мой милый, старый Луи!

Одного из десяти детей Риса я не могу отпустить в Вену, не напомнив тебе о себе. Если за те 28 лет, что я уехал из Вены, ты не получал через каждые два месяца по длинному письму, то причиною тому твое молчание на мои первые письма.

Это очень скверно, особенно теперь, ибо мы, старики, живем так охотно прошлым и больше всего наслаждаемся воспоминаниями о детстве. По крайней мере, для меня знакомство с тобой и тесная, благословленная твоею чудною матерью, дружба – светлая точка в моей жизни, на которую я с удовольствием оглядываюсь, и которая особенно занимает меня, когда я путешествую. И вот я смотрю на тебя, как на героя, снизу вверх, и горжусь, что могу сказать: я был не без влияния на его развитие, он мне доверял свои желания, мечты, и хотя потом его часто не понимали, но я-то знал, к чему он стремится. Слава Богу, я имел возможность беседовать о тебе со своей женой, а потом и с детьми; ведь в доме моей тещи ты чувствовал себя свободнее, чем у себя, особенно после того, как потерял свою благородную мать. Скажи нам хоть раз еще: да, я вспоминаю о вас в веселые и грустные минуты. Ведь каждый человек – даже такой великий, как ты, – бывает счастлив только раз в своей жизни именно в юности; камни Бонна, Крейцберга, Годесберга, Баумшуле и т. д. имеют выступы, на которых спокойно могут отдохнуть мысли твои.

Впрочем, теперь расскажу о себе, о нас, чтобы дать тебе образец того ответа, который жду я от тебя.