Бетховен. Биографический этюд

Это облегчение позволило больному продиктовать несколько писем и еще раз, в последний раз, вернуться к своим композиторским замыслам, и его фантазия, говорит Шиндлер, работала с таким напряжением, какого он никогда ранее не проявлял. То он заводил беседу о произведениях Еврипида, Гете, Шекспира, то задумывался над 10-й симфонией, то возвращался к плану оперы «Фауст», часто повторяя при этом:

– Вот будет штука!

В числе последних писем композитора было немало отправлено племяннику Карлу, забывшему, среди прелестей полковой жизни, ценность этих рукописей и растерявшему их; Шиндлер, писавший эти письма под диктовку Бетховена, дает однажды такой совет слишком нежному дяде:

– Не пишите, великий маэстро, подобных писем. Хотя они отражают все великодушие вашего сердца, но вместе с тем вы обнаруживаете, что прощаете проступок Карла, а это может иметь скверные последствия. Напротив, старайтесь подчеркнуть отвращение ко всему случившемуся. Если же впоследствии пожелаете облагодетельствовать племянника, то сделайте это как бы неохотно, как бы принужденно, вследствие принятых вами на себя обязательств. На него теперь нельзя действовать иначе.

К этому совету Хольц прибавляет от себя: «Смотрите на него, как на человека погибшего, тогда вы не будете страдать. Всякий порядочный человек должен быть ближе вам, чем он».

Знатные меценаты, эрцгерцог Рудольф, Кинские, Лобковичи, как и вся Вена, знали о тяжкой болезни знаменитого композитора, знали о его нужде, но никто не оказал ему даже скромной материальной поддержки. Не одно письмо было послано кн. Голицыну с напоминанием о плате за квартеты, и не раз уже Карл просил выслать ему денег на расходы, но лишь последнее достигало цели. В то же время платоническим выражениям соболезнования конца не было: сам директор придворной капеллы присылал сына справляться о здоровье Бетховена; сам придворный капельмейстер Бейгль посылал ему поклоны и обещание испросить ему всевозможные титулы, лишь только маэстро поправится.

– Я готов отдать 10 лет своей жизни ради вашего выздоровления, – говорит старый учитель музыки Долежалек, – наш двор никогда ничего не делал для науки и искусства. С давних времен великие люди голодали здесь. Вот прекрасный подарок, достойный англичан… Можно ли вашему превосходительству много читать?.. Этот титул подобает вам более, чем сотне звездоносцев.

– Я привез вам поклон и добрые пожелания от сотни друзей и почитателей… Граф Хаугвиц приобрел собрание сочинений, – говорит другой музыкант, Хеккель.

Среди этих бесед у композитора рождается мысль о довольно странном завещании Шиндлеру: последний должен поведать миру те идеи, которые вдохновляли автора при создании его произведений, и с этою целью ведутся долгие разговоры, оставившие нам лишь ответные речи Шиндлера, часто непонятного, загадочного смысла, например:

«Микрокосм, подобие жизни… Вы сегодня хорошо выглядите; мы могли бы сыграть что-нибудь, например: трио в G-dur… Аристотель говорит в своей “Поэтике” относительно трагедии: трагические герои должны выступать сначала во всем блеске благоденствия и богатства. Это мы видим также в “Эгмонте” Гете. Судьба набрасывает на этих счастливых петлю, от которой они больше не могут избавиться, храбрость и готовность к борьбе заменяют благоденствие, и полные отваги они глядят в лицо судьбе, даже смерти…

Медею не помню… Объясните лучше, иначе я не пойму… Судьба Клерхен в “Эгмонте” занимает нас так же, как Гретхен в “Фаусте”, потому что ранее они жили в счастье… Скучна трагедия, начинающаяся, развивающаяся и оканчивающаяся среди бедствий… Зачем всюду надписи? Это вредит там, где чувство и фантазия должны ее заменять; музыка и поэзия должны давать чувству определенное направление… Можно написать даже гневную сонату… Мне ужасно хочется характеризовать трио… Первая часть (трио ор. 97) полна мечты о блаженстве; но здесь выражается также шаловливость, веселье, игривость и, с вашего позволения, упрямство – бетховенское. Не так ли?.. Во второй части герой испытывает верх блаженства. В третьей части счастье сменяется покорностью, терпеливым страданием, благоговейным настроением и т. п. Andante представляется мне самым идеальным в отношении святости и божественности; слова тут бессильны: они плохо передают божественный язык звуков».

Старые знакомые и друзья ежедневно навещают его; Глейхенштейн, с женой и сыном, посетив больного, вписывает в разговорную тетрадь:

– Ты должен благословить моего мальчика, как Вольтер благословил сына Франклина… Мальфати рад тому, что редко приходится выпускать воду.

Шик привозит поклон от Штрейхера с сыном; Диабелли, Пирингер, Шупанциг и гр. Лихновский не раз появляются на улице Черного Испанца.

– Бернард вскоре придет к вам, – сообщает Шиндлер, – он лишь недавно узнал о вашей болезни… Как вел себя Карл при прощании? Слава Богу, что так устроилось… Чем все это кончится?

В числе посетителей явился И. Н. Хуммель, былой соперник Бетховена-виртуоза; в письме от 14 марта 1827 года Шиндлер описывает Мошелесу это свидание двух артистов, давно не встречавшихся.