Бэтмен. Убийственная шутка

Когда Барбара пришла в себя, она была в квартире одна. В ее памяти были пробелы, но, к ее удивлению, она не умерла.

Она по-прежнему ничего не чувствовала ниже солнечного сплетения, а вернувшееся сознание было в лучшем случае интуитивным. В какой-то момент ее стало тошнить, и каким-то чудом ей удалось не захлебнуться.

Но где же отец? Что они с ним сделали? Джокер что-то сказал о «гвозде программы». Что бы это могло значить? Как они смогут найти его без включенного устройства слежения?

Ее накрыла волна отчаяния и паники, но она подавила ее. Взгляд упал на блестящий, немигающий глаз объектива — по какой-то причине они оставили его тут. Но зачем, если…

Он все еще включен, поняла Барбара, и ее начал распирать гнев. Больной ублюдок. С гневом пришла свежая решимость. Она могла в конечном счете проиграть эту битву за выживание, но будь она проклята, если позволит этой штуке записать еще хоть секунду ее мучений.

На преодоление трех футов до проклятой камеры, казалось, ушло много часов. Она потеряла счет тому, сколько раз по пути теряла сознание, но безудержный гнев заставлял ее двигаться к ненавистному немигающему глазу.

К тому времени, как она обхватила его пальцами, ее ярость достигла критической отметки. Подняв его как можно выше, она позволила гравитации взять верх и, уронив, разбить его о паркет. Раздался ласкающий ухо хруст, и телефонная трубка соскочила со странной резиновой подставки. Из нее выскочила сверкающая, яркая фишка. Барбара схватила и сжала ее так сильно, что тонкие металлические края впились в ее ладони до мяса. Это было что-то важное, какая-то зацепка, но девушка просто не могла собраться с мыслями.

Она чувствовала себя умирающим животным, рациональная мысль была уничтожена чистым инстинктом выживания.

Тьма снова поглотила ее.

* * *

Гордона окружали уроды.

Теперь, когда колпак с него сняли, он мог видеть трех своих крошечных похитителей. Это были точно не дети, но у них как будто не было очевидных вторичных половых признаков. Тонкие, пестро-зеленые волосы на огромных головах были собраны в одинаковые пучки и украшены кокетливыми, женственными розовыми бантами, но под одинаковыми черными портупеями уродливые, горбатые торсы были обнажены, открывая впалую, неразвитую грудь, которую точно нельзя было считать женской.

Один был одет в пояс с подвязками и чулками в сеточку, он ходил на высоких каблуках, которые даже на вид были слишком большими для таких коротких ног с вывернутыми внутрь коленками. Другой резвился в рваной, грязной пачке. Третий был одет в то, что напоминало лишь женское нижнее белье и ничто другое. У всех троих к портупеям были прикреплены крошечные выгнутые крылья летучих мышек. Крылья были сделаны из ржавых каркасов зонтиков и тонкой кожи в пятнах, которая по цвету и текстуре тревожно походила на их собственную.

Они были не похожи друг на друга, но вполне вероятно, что они были родственниками, поскольку все они страдали от одного и того же необычного генетического заболевания. Их узкие кривые челюсти были слишком малы, чтобы вместить такое количество острых зубов, теснившихся в почти безгубых ртах. Их глаза были огромными и мутными, несоразмерные бледно-серые радужки едва отличались от белков. Гордон подумал бы, что они слепы, если бы они не смотрели на него так пристально и не хихикали над его затруднительным положением.

Смеялись не только они. На самом деле, вокруг него собралась небольшая толпа: каждая ненормальная, безобразная форма была более странной, чем предыдущая, и на всех лицах читалась грубая, насмешливая жестокость. Там была одетая в бикини девушка с кожей аллигатора, толстые шелушащиеся губы растянулись в отвратительной усмешке. Сутулый, тощий гигант в набедренной повязке хихикал, прикрыв рот рукой размером с бейсбольную перчатку. Ухмыляющаяся силачка в леопардовой майке держала хихикающего человечка, который был размером с ребенка, с перепончатыми руками и ногами и плоской головой, резко скошенной назад, начиная от прищуренных глаз. У другого мучителя нижняя часть тела, казалось, оканчивалась под ребрами, он ездил — ездила? — на старом ржавом скейтборде.

Ещё один, одетый в лохмотья, в брызгах крови и перьях, хихикал и поглаживал безголовую тушу толстой белой курицы. Женщины-близнецы, тощие и горбатые, с волнистыми светлыми волосами, имели на двоих одну массивную тазовую кость, из которой торчали две толстые, но нормальные ноги и два узких, кривых торса, увенчанных острыми подбородками и омерзительными лицами, завывавшими от злобного смеха.

Все они смеялись, смеялись над ним. Единственным, кто не смеялся, был Джокер, который сохранял не свойственное ему серьезное выражение лица, наблюдая, как Гордон пытается разобраться в своём странном окружении.