Без дорог

— Не зря говорят: «идешь на охоту на день, а еды. забирай на три!..» Хорошо, что хоть зайчишка подвернулся! Давай кушать, — пригласил Андрей.

Зайчатину ели вприкуску с луком. Косточки обгладывали и обсасывали дочиста. После надоевших консервов заяц был лакомством. Съеденная половина зайца вполне утолила голод. Наступила приятная дремота.

Чай пили без меда, экономя его. Сегодня есть заяц и лук, а завтра может не быть и этого.

Долгую осеннюю ночь под навесом на бревнах не спали, а кемарили[56]. К огню, который грел только с одной стороны, ложились лицом по очереди. Тот, кто кемарил лицом к навесу, прижимался спиной к товарищу и согревался его теплом. А когда его спереди начинал прохватывать холод, он будил товарища, подбрасывал в угли дров и ложился на его место, согревая в свою очередь своей спиной спину спутника. Когда позвоночнику и спине тепло, то и все тело не скоро замерзнет… Лежа спиной к спине, можно дольше дремать и не мерзнуть.

Так, сменяя друг друга, ворочаясь на грубо отесанных бревнах, коротая время в перекурках, отдыхая в сухом, укромном местечке под беспросветным осенним небом и мелким дождем, мы провели бесконечную, долгую осеннюю ночь. В одну из перекурок сварили и вторую половину зайчатины. А когда рассвело, выпили по кружке горячего чая с последним медом и, превозмогая усталость и боль во всех мускулах, снова тронулись в путь.

Опять началось хождение по завалам, лазанье по нагроможденным деревьям, балансирование и неожиданные упражнения в эквилибристике на необычных спортивных снарядах. Понемногу боль в мускулах пропала. Мускулы снова втянулись в работу. Ноги привыкли к шаткой и скользкой опоре, а глаз научился издали выбирать спрямленные переходы. Не спускаясь сотни метров на землю, проворно переставляя ноги на подгнившей, готовой в любую секунду обвалиться коре, перелезая через огромные выскеры и цепляясь за сучья, мы только к вечеру вышли на старую вырубку. Путь, рассчитанный на день, отнял два, и наш ход затянулся. Шесть километров в день — лучшая норма для этих трущоб! Сухари на исходе. Мед кончился. В запасе только немного лука…

А Воздвиженье где-то еще впереди!..

Как легко, свободно было идти по старой вырубке! На ней после пожара торчали одни обгорелые пни, а под ногами на мокрой, но твердой земле зеленел молодой, мягкий мох. Огонь, видно, прошел здесь в прошлом году, и земля еще не успела зарасти травой и кустарником. За вырубкой начиналась пограничная широкая просека. По ней свернули на запад и вскоре в потемках набрели на одинокий, такой же, как на Вое, полуразваленный барак. Дождь не переставая моросил целый день, он вымочил нас насквозь. Перед сном мы закусили луком, затопили уцелевшую в бараке русскую печь и, разместившись на ней, крепко заснули.

* * *

Как только, пробиваясь сквозь серый туман и дождь, забрезжил рассвет, Андрей разбудил меня и мы тронулись в путь. Горький чай и окаменевшие ржаные сухари — вот и весь завтрак. Но идти с пустыми желудками и пустыми мешками по ровной просеке, по которой зимой пролегала ледянка, было легко. Конечно, потерянных дней не вернуть, но впереди, не за горами, было Воздвиженье! А там отдых и баня. Баня жаркая с веником и горячей водой! А после бани домашнее житное пиво, которое северяне так вкусно готовят, подбавляя в него свежего меду…

Близость конечного пункта придала нам сил и после хорошей тренировки в ходьбе по ломам, мы шли дружно, широким шагом, плечом к плечу, лишь изредка останавливаясь, чтобы спознаться, сделать бароотметку и покурить.

Вскоре пересекли верховье Сожи. За полдень перевалили последний увал к Совеге. На его склонах появились пашни, полевые дороги и огороженный с двух сторон высоким плетнем прогон[57]. Выпасов, видимо, было мало, и летом пастухи гоняли скотину в лес.

Где-то за бугром, страдая, захлебывалась визгливая северная двухрядка и частил нестройный хор голосов. Частушки пелись то с залихватским выкриком, то с нежным и заунывным страданием. Слов разобрать было нельзя, но ритм подбадривал. Мы ускорили шаг, и вскоре из-за бугра показались первые домики.

На селе было оживленно. Несмотря на дождь и непролазную грязь, от дома к дому через улицу бегали ребятишки, пробирались с ведрами и бидонами разодетые в пестрые сарафаны женщины. Иногда из открытых дверей и окон вырывались песни и громкие пьяные разговоры, или доносился беспощадный стук каблуков о толстые прочные половицы так, что дрожала изба. Воздвиженье гуляло! Гуляло широко, с удалью празднуя свой престольный праздник — Воздвиженье, дожинки и отмолоты, а вместе с тем провожало в глухие трущобы лесов на лесоразработки свою молодежь.

В праздничной суматохе никто не обратил особого внимания на чумазых, как трубочисты, путников. Мы вошли в дом правления колхоза. Но, кроме старика-сторожа, не нашли никого. Он показал на дом председателя и, шамкая беззубым ртом, проговорил:

— Туда идите! Он у себя с бригадирами и передовиками отмолоты празднует. Только тверез ли?