Без дорог

— Мать родная! — невольно воскликнул лоцман, взглянув на реку. — Да ведь эта махина того гляди соскочит и уплывет. Людей, людей надо к сваям, к воротам, к бабкам! Только чуток к этому берегу подтянуться и тогда с мели соскочить можно. Э-эх! Людей бы побо-ле! Буди милиционера, пусть людей собирает. Упускать такую воду нельзя. — Лоцман был неузнаваем. В нем закипела энергия. — На плот надо! Хоть еще одной чалкой за сваю уцепиться.

Он подтянул к берегу первую попавшуюся лодку, схватил длинный шест и крикнул:

— Едем!

— Один плыви! Без милиции обойдемся. Я сам людей собирать буду. Ты костер на плоту разожги да концы приготовь — какие куда зацепить надо. Сделаешь все — крикни «есть!»

Приезжий, скользя и падая, взобрался на косогор, побежал к церкви, скрылся за ней и вновь показался на звоннице. Он ждал, вглядываясь в серую мглу. На земляном настиле матки вспыхнул костер. Над тихой Печорой разнеслось длинное протяжное «е-е-е-е-есть», и эхо замерло на другом берегу.

В то мгновение во влажном тумане серого утра гулко понеслись первые удары набата. Частые и резкие они звали на помощь, тревожно будили людей. Настойчивый зов поднимал всех без различия пола, веры и возраста. На помощь лоцману, как на стихийное бедствие, вышло все население. Громко судача на разных языках и размахивая руками, на берегу столпились женщины. Они показывали друг другу на плот, на костер и на одинокого человека. Надевая на ходу ватники и шапки, деловито шагали к лодкам мужчины с веслами, топорами, баграми. Недавно безлюдная улица и берег ожили.

Звон набата вдруг оборвался, и эхо его замерло вдали.

— На плоты! За чалки! — Раздалась команда со звонницы.

А ей на плотовой матке вторил спокойный и густой бас:

— Ко-о-о-онцы забирай! К во-о-о-о-ро-о-там!

Над рекой с новой силой полился тревожный звон. И под его неугомонный гул, толкая друг друга, все — саввиноборские и пришлые — бросились исполнять приказания.

Развозя такелаж[16] по реке, быстро сновали лодки, и вскоре от матки к сваям и воротам протянулись канаты и тросы. У воротов столпились старики и подростки. Кто-то затянул песню, и все дружно, налегая грудью, начали поворачивать ваги ¹⁷. Канаты поднялись из воды и натянулись, как струны. На матке с треском сломалось рулевое управление, она заскрипела и, плавно покачиваясь, с трудом оторвалась от песчаного дна. Поворачивать вороты становилось все легче и легче. Назойливый зов набата умолк. Костер на плоту угасал. Матка и лотовки, подчиняясь единому порыву сотен человеческих сил, спокойно вышли на глубокую воду. Теперь канаты и железные тросы крепко держали матку на воде.

Мокрые от дождя и мутной печорской воды люди весело расходились по домам. Только толпа стариков староверов в длинных по колено холщовых рубахах, утопая босыми ногами в грязи, сурово и медленно прошла к церковной звоннице.

С матки донеслось дружное:

— Э-эх! Взяли! Еще взяли! Тя-ни, бе-ри, бе-ри!

Это сплавщики выбирали и отдавали концы. За дружной работой наблюдал с косогора приезжий. Он смотрел на туго натянутые канаты, на длинное, ожившее тело плота и лотовок, готовых уплыть, как только снимут со свай последние петли. Серое небо было по-прежнему беспросветным. И все так же лил мелкий дождь, от которого некуда скрыться.

От матки отошла лодка и подчалила к берегу. Из нее, кудлатый, мокрый и грязный, грузно выпрыгнул лоцман. Из-под нависших густых бровей на приезжего весело смотрели окруженные синяками от бессонных ночей глаза. Непокорный ус топорщился в сторону и на лице играла добродушная смешинка. Лоцман смеялся беззвучным, счастливым смехом и, не зная что сказать, смотрел на приезжего.

— Ну, теперь пошли чай пить, — сказал приезжий и зашагал к конторе.

— Нет, не время мне, товарищ, чаи распивать. С водой сплывать надо. Только вещи взять зайду.

На столе стоял приглушенный самовар. Сторожиха поджидала «жильцов». Она не знала русского языка, но вопрос приезжего — «где милиционер?» — поняла. Показав на вошедших, затем указала в разные стороны. Они поняли — милиционер пошел разыскивать их двоих.

Не теряя времени, лоцман достал из-под лавки свой самодельный деревянный сундук, вытащил из него бутылку с недопитой водкой и длинное расшитое красным узором полотенце.

— Разопьем на радостях, а?

— Нет. Себе оставь. Остынешь на воде — пригодится.

Лоцман помедлил.

— Прощайте, товарищ. Может когда еще придется встретиться!.. Спасибо! — И рука приезжего утонула в его огромной, заскорузлой руке.

Сбежав с крыльца, лоцман зашагал к реке. Он нес за спиной на полотенце деревянный сундучок. Скрылся под кручей берега, вынырнул на лодке у самого плота, взял длинный шест и, повязав его красным кумачовым платком, поднял над маткой. На плоту и на берегу сплавщики отдали последние концы, и махина плота из драгоценного леса медленно поплыла вниз.