Без дорог

Ясные летние дни и солнечные полярные ночи сменила осенняя непроглядная тьма. Рабочий день, длинный летом, насколько хватало сил, стал осенью слишком коротким. Поэтому быстро пройденное за лето к верховью расстояние на обратном пути казалось нескончаемым и при голодном пайке поход стал изнурительным. Но что поделаешь?! Отряд возглавляли энтузиасты покорения белых пятен на карте СССР — молодой инженер-геодезист Птахов и его помощник студент третьего курса Московского университета географ Сема. Оба до последнего вздоха были преданы своему делу, но еще малоопытны. В лесотундре и в тундре они работали впервые. Их юношеский пыл единодушно поддерживали проводники и охотники. Набранные на работу в отряд по государственной разнарядке из поселений Печоры — Усть-Цильмы, Усть-Усы, Кежмы и Захар-Вани — они быстро сплотились в дружный трудовой коллектив. Пожилые проводники и рабочие заботливо оберегали молодых советских специалистов первых лет первой пятилетки, а те, в свою очередь, приобщали к топографическим съемкам пятерых местных подростков.

— A-а! Вот ты где! Под брезентом! Что там лопаешь? Показывай! Мы голодные ждем его, а он тайком в одиночку консервы ест! Где твоя совесть? Давай банки для общего варева, — раздался из темноты зычный голос Алексея Саввича.

Порыв ветра отнес несвязные оправдания Семы. У костра послышались смешки и ругань.

Высокий, худощавый охотник, с седенькой клином бородкой, сидевший на корточках у костра, поднялся и плюнул в огонь. За необыкновенное умение выуживать больших щук на блесну, пользуясь самой обычной удочкой, его прозвали в отряде Иваном-Щукой. Молодежь с возмущением затараторила на своем певучем зырянском языке. Статный и сильный, несмотря на свои шестьдесят пять лет, охотник Марк поднялся с колодника и, погрозив подросткам кулаком, закурил козью ножку. Все с нетерпением ждали — что будет дальше.

Из темноты появился Алексей Саввич и показал Птахову наполовину пустую банку сгущенного молока.

— Посмотрите, чем питается Сема — вам и нам на здоровье!

Птахов молча покачал головой и повернулся в ту сторону, откуда рано или поздно должен был появиться Сема.

Тем временем готовился ужин. Две четырестаграммовые банки консервов с бараниной и гречневой кашей были вскрыты охотничьим ножом, а содержимое всыпано в ведро с кипятком. Ведро этого водянистого хлебова на тринадцать сильных взрослых людей, занятых все время нелегкой работой, конечно не слишком жирно! Марк принес в мешке остатки ржаных сухарей и кожаный кошель с сахаром. Каждый получил по сухарю толщиной в палец и по куску пиленого сахара. Две банки консервов на ведро воды, по куску сахара и по сухарю на человека выдавались дважды — утром и вечером — уже девятые сутки.

Бурду с чуть заметным наваром черпали из ведра кружками. В ней размачивали каленые, твердые, как камень, сухари и, смакуя, ели. Когда желудок наливался водой и появлялось ощущение наподобие сытости «на третье» закусывали сахарком. Кто не чувствовал насыщения, тот пополнялся кипятком с заваркой чаги[21]. Чай давно кончился.

Ели молча без шуток и смеха, а Семы все не было. Рядом с его пустой кружкой стояла принесенная банка с остатками молока, а на ней лежал сухарь с куском сахара. Птахов, сидя под пологом на раскладушке, вычислял высоты в барожурнале и, не торопясь, между делом, поглощал свою порцию ужина.

Неслышно ступая по песку, наконец появился из темноты Сема. Он шел, заложив руки в карманы протертых до дыр ватных брюк. Во рту небрежно торчала папироска. Рукава накинутой на плечи кожанки свободно болтались. Под ней виднелась ковбойка в синюю и красную клетку с расстегнутым воротом. Держался он нарочито непринужденно. Но при кажущемся спокойствии, избегая пристальных взглядов товарищей, Сема не мог скрыть внутреннего волнения. Его руки слегка дрожали, когда он из закопченого чайника наливал в банку со сгущенным молоком заваренную чагу. Обмакнув сухарь, Сема подсел к Птахову на кровать.

— Э-эх, ты, шляпа! Говорил тебе, что неприкосновенный запас на людях не надо трогать, — прошипел ему в ухо Птахов и, повернувшись спиною к Семе, снова погрузился в вычисления.

— А что? Я свое ем. За неприкосновенный запас мной деньги уплачены. Он нам выдан. Как хотим, так им и распоряжаемся, — во всеуслышание заявил Сема.

— Дурак! — резко оборвал его Птахов и с досадой заерзал на походной кровати.

Сам Птахов тоже давно понемногу поедал свои неприкосновенный запас, но делал это тайком от всех. Сему же всегда обзывал дураком, когда тот давал в чем-нибудь маху.