Без любви, или Лифт в Преисподнюю

– Конечно, отец твой, Наум Филиппович, – человек весьма строгих правил. Не в пример мне. Да не он один, – вообще обо мне много чего болтают. Бывает, справедливо. Что греха таить? А чаще – нет. И я не держу обид. Случается, зависть лишает людской разум ума…

Внезапно погас свет. Во всём доме. Лица поглотила темнота, растворив их обострённые черты. И только в глазах, отсвечиваясь рдеющими в очаге угольками, мерцали алые искорки огня.

– Вот те раз! – воскликнул Яков Филиппович, не скрывая разочарования, и в сердцах застучал палкой по паркету, прокладывая себе путь к креслу у камина, в котором едва-едва тлели обуглившиеся головешки дров, источая тепло, но отнюдь не свет.

Даже в темноте, не различая черт лица, можно было ощутить, как эта неприятная оказия раздосадовала старика: он почувствовал себя слепцом, хотя его держали за провидца. Было слышно: полозья кресла-качалки скрипят чуть быстрее обычного, передавая дому настроение своего хозяина. Яков Филиппович с прищуром вглядывался… в черноту оконного стекла, словно бы за движением теней ожидал разглядеть во тьме тень нечистую – того, надо бы подозревать, кто спрятался во мгле и из мрака ночи подслушивает да подглядывает.

Генерал на ощупь долго и осторожно пробирался средь предметов мебели к дровнице в углу за камином, чтобы наконец по-свойски подбросить в топку пару поленьев. Взлетел сноп искр от той руки неловкой, осветив на мгновения догорающие головешки. Он подсунул бересты, пошевелил, и в очаге вспыхнуло, едва не опалив его руки.

В топке загудело.

Глядя, как дядя раскачивается в кресле, его племянник тоже присел, подвигаясь вместе с креслом поближе к пылающему очагу, да и поёжился, как будто ему вдруг стало то ли зябко, то ли страшно.

Взяв в руки распечатанный конверт, так чтобы отсвет пламени падал на зарозовевшую бумагу, он вопрошает уже, не скрывая своего удивления:

– Дядя, что это?

Яков Филиппович развернул кресло полубоком к огню, подставляя лучам хворую почку. Можно, конечно, бока согреть у камина, и то тепло отрадой обернётся, чуть рассеяв в лучах у очага невесёлые мотивы, что, завывая, уже напевает тоска, свернувшись калачиком где-то глубоко на илистом дне души. Но себя всё равно не проведёшь. Можно позволить кому-то обмануть себя. Он пожал плечами и приподнял воротник, зябко кутаясь в вязаную шерстяную тужурку.

– Пакет, – ответил племяннику и, помедлив, добавил небрежно: – Фельдъегерь доставил аккурат к полудню. Я ждал тебя и решил не беспокоить понапрасну.

Когда глаза попривыкли к темноте, а в камине языки пламени облизали поленьев бока, то можно было заметить, что, выползая из углов, зловещие тени уже шныряют по стенам, карабкаются по потолку, и временами кажется, будто оживают миражи. Фата-моргана незаметно прокралась в дом и будто затаилась в ожидании своего часа.

– Нет, дядя. Я об электричестве. Нас что, посмели отрезать от линии?

– Времена, дорогой мой племянник, быстро меняются, а мы – нет. Что и удручает.

– Да бросьте! Вы верно только что сказали: времена другие, да люди прежние.

– Беда. Никто не хочет работать. Демократия хренова.

– При чём тут демократия?

– Никогда не понимал. И тебя сейчас не понимаю. Защитничек… Некие умники наконец растолковали людям, что жизнь человеческая – вещь одноразовая. Вот и пожинаем то, что посеяли. Ты-то сам веришь?! Откуда взяться в небе рыбе, а в море зайцу?!

И засопел, покряхтывая к собственному неудовольствию.

Впрочем, не надо было быть генералом, чтобы смекнуть: пятница… Дело к ночи. Ливень. Гроза… Дай бог, чтоб аварийка к утру на линию выехала – так должен предположить всякий, кто достаточно хорошо знаком с загородной жизнью и нравами, царящими на ближней окраине недалёкой цивилизации. Свет дадут лишь к полудню следующего дня.

– Мне не нравится ваше настроение, – говорит Аркадий Наумыч, пытаясь в темноте вглядеться в глаза дяде и угадать там хотя бы какой намёк. В его голосе звучит неподдельное беспокойство. – Как вы себя чувствуете?

– Я думал, ты спросишь, а почему пакет вскрыт?

– В самом деле, а почему вскрыт?

– Я вскрыл.

– Вы, дядя?! Зачем?

– Чтобы прочитать. Зачем ещё вскрывают чужую почту?

– Ну да, разумеется, – задумчиво теребя в руках конверт, пробормотал Аркадий Наумыч.

Но замешательство длилось недолго. Растерянность уступила раздражению, и Аркадий Наумыч, похоже, решил сорвать зло хоть на ком-то. Бросил конверт на стол да как закричит:

– Али!!! Чёрт бы тебя побрал, ты где шляешься, а?!

– Генерал ругаться плоха. Я тута, в углу шляюсь.

– Не фиг тебе в углу делать. Почему света нет?

– Али не знает. Али думает, дождь и гром – плоха мастер чинил.

– И без подсказок уже догадался. А станция на что? Я только за автоматику две штуки баксов выложил. Иди! Дёрни рубильник.

– Низя рубильник. Саляра нет.

– А почему солярки не закупил?

– Лета.

– Какое, к чёрту, тебе лето?!

– Солнца был вчера.

– Осень уже давно на дворе. Того и гляди: скоро снег повалит.

– Всё равно лета. Не нужна была. В понедельник заказать.

– Ну хоть канистру раздобудь где, а?

– Низя канистра. Форсунка не продута.

– Какая ещё, к чёрту, форсунка? У нас же дизель!