Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Погружённый в смятённые раздумья, хмуро поглядывает из своего тревожного далека Яков Филиппович и безмолвствует, не смея выказать жалости крупицы.

– Я сам всё досконально проверил, шеф, – спешит доложить Сан Саныч. – И лично удостоверился. Почки хорошие, здоровые, камней нет, червей нет. Так что всё обойдётся, и будет как нельзя лучше. Слава богу, этим ублюдкам есть чем ответить за свои бесчинства…

Во взгляде Софьи Андреевны будто тлеют тёплые добрые угольки, и ободряюще лучатся её глубокие зелёные глаза сочувствием и поддержкой.

Аркадий Наумыч ощутил холодок на руке, запах спирта, затем укол.

– Считайте, – велела медсестра.

– Раз, два, – послушно шевельнул пересохшими губами Аркадий Наумыч, будто задумался на мгновение, заглядывая в вечность, и выдавил из себя: – Где же ты была?! Была… была…

– Считайте!

Последнее слово было:

– Три…

На счёт три он лишился чувств и воли.

– Уговор дороже смерти, – послышалось, как шепчут чьи-то губы.

Или только мнилось ему.

А что есть слово, тем более последнее слово, и какая неведомая сила в нём заключена – непознанная и неразгаданная, ежели в начало всех начал положено слово, и слово есть венец любому делу? Тщетны наши помыслы, и тщетны дела наши без слова, и даже сам господь бог бессилен пред нашими суетными словами.

– В конце концов, – задумчиво проговорила Софья Андреевна про себя так, что никто, кроме неё самой, не мог расслышать её печальных слов, – каждый человек сам себе готовит свой ад – своими собственными руками.

Она вышла из палаты. За ней проследовал Яков Филиппович, опираясь на трость.

Сан Саныч дождался, пока эскулапы ни погрузят сонное, бесчувственное тело генерала на тележку, чтоб увезти на экзекуцию, и проследил до самой операционной.

– Будь уверен, мой генерал, – проводил напутственным словом, и в голосе его натянулась медная струна. – Мы ещё покажем всем, кто тут настоящий генерал!

Сан Саныч, в непривычном для себя белом халате, накинутом на плечи, расположился на кушетке в больничном коридоре. Извлёк из кармана ветровки смятую газету, расправил её и приготовился коротать время за разгадыванием дежурного кроссворда.

Жупел Он видел её во сне

…и молнию и жупел она бросает из себя.

Н. М.  Языков. Отрок Вячко

Сон без сновидений смежает веки. Уже без чувств. И без тревог. Без угрызений.

Навалилась ночь и раздавила – взорвала изнутри. Ласка трепетных касаний разжигает снова жар в груди. И ищут губы губ прикосновенья. И грудью льнёт к груди душа и просит жажды утоленья. Влеченьем гасится тоска. И вновь стремленье быть, и жить, любить и радоваться страсти утоленью. И так всю жизнь без начала и конца.

Была та ночь длинна. Без меры. Без исхода. Глаз не сомкнуть. Сомкнёшь – не разомкнуть.

Была та ночь короче, чем вдох и выдох, и пуста, как жизнь, прожитая без грёз и без любви.

Вот так свой век томиться, и тлеть, порой взрываться страсти взрывом и изнемогать едва не до утра. А потом в какой-то день и час вдруг лишиться чувств и умереть, так и не познав себя.

Кто смерти не вкусил, тот не отведал жизни. А жизнь дана нам в наказанье – пуще пытки плотской: защемив небесных членов проявленья, позволить фибрами души махать в тщете, но не парить.

То был лишь сон – ужасный сон, как будто бы кошмарный жупел наяву.

Конец