Без наказания

— Да, тягостная необходимость. Но сказать сначала, что вы кого-то опознали, а потом вдруг сказать, что не опознали, это, скажем прямо, довольно сенсационное событие.

— Ио ведь я не покривил душой.

— Приведу вам высказывание нашего председателя, с которым только что говорил по телефону. Он сказал: «Да, Грейлинг, все это указывает на тревожный симптом, а именно: отсутствие у молодых людей чувства ответственности». И я был вынужден с ним согласиться.

— Вы хотите сказать, что если я когда-то сделал ошибочное утверждение, то так и должен его отстаивать?

— Молчу, Беннет, молчу.

Дверь в комнатушку Фермера Роджера была открыта настежь.

— А, Хью, мой мальчик, заходи, — окликнул его тот. — Перед тобой художник, испытывающий муки творчества. Оттачивание, оттачивание и еще раз оттачивание — вот первая и главная заповедь стилиста. Кажется, это Стивенсон сказал? А кто из наших читателей это оценит, спрашиваю я тебя? Мы делаем это ради собственного удовольствия, ради того, чтобы удовлетворить это загадочное нечто, которое вынуждает нас лезть вон из кожи, устремляясь на штурм вершин. — Фермер Роджер хитро прищурил глаза. — А что это болтают о тебе, мой мальчик? Не уходи, мне нужно с тобой серьезно поговорить.

«Как так может вдруг случиться, что человек, совсем недавно казавшийся мудрецом, выходит на поверку старым трепливым занудой?» — мучительно спрашивал себя Хью. Он старался отгородиться от стремительного потока обрушившихся на него фраз, но кое-что оседало в мозгу: «…сияющая мечта, вечно ускользающая от нас… Честертон сказал, что ее блеск так же ярок, как блеск золота… дурное влияние этого дьявольского отродья… прибегая к грубому сравнению, это называется гадить в собственное гнездо… Что там сказал Хаксли об этой шлюхе, богине Успеха?..»

— Да заткнись ты, старый лицемер! — неожиданно для себя крикнул Хью. — Я изменил свои показания только потому, что сам в них больше не уверен. Неужели ни у одного из вас не хватает порядочности это понять?

В тот вечер он впервые в жизни напился в стельку. Он осушал стакан за стаканом в американском баре «Гранд», и даже сам Фэрфилд едва за ним поспевал. По пути зашел в несколько пивных. Хью не помнил почти ничего из того, что говорил в тот вечер, но одна фраза напрочь засела в мозгу:

— Ведь ты, Фрэнк, знаешь правду. Ты не знал, что я скажу на свидетельском месте. Правда ведь, да? — весь вечер твердил он.

— Правда. Ты сам на это решился.

Хью грохнул ногой по стойке.

— Но почему этому никто не верит?

— Я думаю, Майкл этому поверит, — серьезно сказал Фэрфилд.

— Дружище Майкл. Но почему Джилл мне не верит? Если бы ты только видел, как она на меня посмотрела.

Он весь вечер долдонил одно и то же, Фэрфилд говорил очень мало — казалось, он спрятался за завесой алкоголя. До Хью дошло задним числом, что это тактичное молчание было лучше любых слов утешения. Фэрфилд отвез его домой в такси. Хью казалось, что лестница под ним колышется как студень. На верхней ступеньке его встретил Майкл.

— А, пропащий свидетель. Заходила твоя подружка. Оставила записку. Да ты, я вижу, набрался.

— Где записка?

Слова прыгали у него перед глазами, но, к счастью, их было немного: «ХЬЮ, МНЕ КАЖЕТСЯ, Я СКАЗАЛА СЕГОДНЯ ЧТО-ТО НЕ ТО. У ТЕБЯ БЫЛ ТАКОЙ ВИД. ПРОСТИ. ТЫ БЫЛ ВЕЛИКОЛЕПЕН. Я НЕ ДО КОНЦА ТЕБЯ ПОНЯЛА. ВЕДЬ Я ГОВОРИЛА ТЕБЕ, ЧТО Я РАЗМАЗНЯ. ЛЮБЛЮ. ДЖИЛЛ.»

Осилив эти строки, Хью плюхнулся в кресло и расхохотался. Фэрфилд с Майклом уложили его в постель.

На следующее утро Харди наконец раскрыл свои карты, обнародовав улики, о которых не сообщалось в печати. Первым номером он выпустил Твикера, подтянутого, мрачного и взволнованного, который рассказал о посещении им поселка Плэтта, о Пробе песка и угольной пыли, взятой с обшлагов брюк Гарднера. Его место занял грузный и развязный Норман, рассказавший о расследованиях, проведенных им в прачечной-химчистке «Быстро и чисто».

— Вы представите суду реестр, который вам дала мисс Плай? — поинтересовался Харди.

— Да.

— Ив этом реестре помечено, что пара серых брюк была доставлена Гарднерам в пятницу, шестого ноября?

— Совершенно верно.

— А есть ли в реестре другая запись, касающаяся поступления в чистку серых брюк?

— Да.

— И что вы скажете относительно этой записи?

— Она всего одна и сделана в июне.

Чтобы стянуть узел обвинений еще туже, был вызван водитель фургона, который показал, что в пятницу шестого ноября он, как обычно, вручил брюки мисс Гарднер. Они были в отдельном пакете из оберточной бумаги.

— Не вижу, с какого боку сможет копнуть Ньютон под эту улику, — говорил Харди своему помощнику накануне открытия утреннего заседания. — Все выстроено в изумительной последовательности. Логично, ясно.

— А если бы вы были на месте Ньютона, за что бы вы зацепились?

Лицо Харди выражало предельное удовольствие. Такая софистика была ему очень даже по душе.