Без подводных камней

Когда тот прибежал, сгибаясь под их тяжестью, Шубникову стало неловко уходить сразу, посмотрев единственную интересующую его страницу, и он добросовестно пролистал весь талмуд, убедившись, во-первых, в том, что Гаккель действительно выдающийся хирург, выполняет уникальные операции, а, во-вторых, что официальное алиби у него есть, а фактическое поди знай. В день убийства Вероники Валерий Николаевич провел многочасовую операцию, согласно записи в журнале длившуюся с девяти сорока пяти до восемнадцати десяти. По документам, а операционный журнал – это серьезный документ, он никак не мог совершить преступление, а в реальности – без особых проблем.

Есть хирурги, которые оперируют сами, с кожного разреза до последнего шва, но таких представителей старой школы становится все меньше. Сейчас профессор, как правило, приходит на основной этап, а доступ и ушивание раны оставляет ассистентам. В зависимости от степени их квалификации и ценза доверия к ним со стороны оператора он вправе поручить им и какие-то более сложные этапы, например, межкишечный анастомоз. И конкретно в ходе данной операции это было бы очень логично и правильно. Человек есть человек, он может собрать всю волю в кулак и стремиться к победе, но природа всегда сильнее. От длительного напряжения глаза устают, руки теряют четкость, реакция замедляется. Если Гаккель с десяти до шестнадцати удалял сложную опухоль, то естественно, что устал как собака, и у ассистента, все это время безмятежно промокавшего операционное поле тупфером, реконструктивный этап получится лучше, чем у профессора, который десять раз успел в штаны наложить от ужаса, что повредил нижнюю полую вену или что-нибудь в таком же духе. Считается, что второму ассистенту, который «на крючках», в ходе конкретно этой операции больше ничего доверять нельзя, потому что от физического усилия рука дубеет и перестает чувствовать ткани, но сейчас этим правилом сплошь и рядом пренебрегают.

Очень возможно, что Гаккель выполнил основной этап и отвалил часа в три к Веронике, пока сотрудники заняты в операционной и не могут заметить его отсутствие в клинике. Успел и к Веронике, и на квартиру Валерии Михайловны за бумагами.

Или все-таки не было никаких записей? Зачем нужно было их забирать, если Валерия Михайловна не делала из них тайны, а, наоборот, делилась со всеми?

Кроме того, бумаги бумагами, а деньги – тема гораздо более серьезная. Филипп Николаевич благодаря эксплуатации образов героев революции разбогател просто до неприличия и, по собственному признанию, часть денег держал у бывшей жены. Непонятно, что мешало ему хранить их в сберегательной кассе, может, не хотел шокировать операционисток дикими суммами, но факт есть факт.

А когда ты держишь у себя чужие ценности, то ни за что не станешь раздавать ключи третьим людям, иначе может возникнуть очень неловкая ситуация. Денежки уйдут, а ты ничего не докажешь.

Но ведь Валерий обладал просто шикарной возможностью украсть бумаги позже, когда Валерия находилась на стационарной экспертизе, а Филипп жил у нее, потому что был не в силах переступить порог дома, где погибла его беременная жена.

Хотя нет, стоп! Как только Ветров вернулся, в квартире немедленно провели обыск, в протоколе которого не зафиксировано записей научного характера.

Столько мыслей, голова трещит… Шубников с тоской взглянул на гастроном и прошел мимо, слегка убыстрив шаг, чтобы не передумать. Как знать, исчезнет когда-нибудь эта тяга или останется с ним навсегда? И всегда ли получится победить ее, хотя намерение бросить у него вроде бы твердое…

Вспомнив, что дома шаром покати, он заглянул в гастроном. Колбаса кончилась, от крепости из сырных голов на прилавке осталась обветренная четвертушка, а сливочное масло, длинные бледные бруски которого подтаивали на эмалированном подносе с лиловым кантиком, он не любил.

Взяв четыре банки рыбных консервов и распихав их по карманам, Шубников заглянул в булочную за буханкой свежего вечернего хлеба и направился домой, предвкушая великолепный ужин.

Не успел он вскипятить чайник и положить кусочек рыбьего туловища на хрустящую горбушку, как его позвали к телефону.

– Шубников, прекращай это, – раздался в трубке сварливый Машин голос.

– Что это?

– Сам знаешь. Оставь нас уже в покое, сколько можно, в самом деле!

– Машунечка, дорогая, честно говоря, последнюю неделю я вообще о вас не думал, – признался Шубников.

– Да неужели? А что же ты ходишь клевещешь на нас на всех углах?

– Я?

– Якобы должны были послать Виталика, а он отмазался за твой счет, а потом специально тебя подставил!

– В мыслях не было.

– В общем, я тебя предупредила! – грозно сказала Маша, и Шубников невольно улыбнулся, вспоминая те времена, когда она произносила эту фразу по другим поводам. – И учти, что мстить нам таким образом низко, да и не за что. Ты сам виноват.

– Ты права. Знаешь, Маш, это не телефонный разговор.

– Нет уж, говори так, ибо рожу твою я видеть не желаю!

Шубников улыбнулся:

– Ты, Маш, прости меня, пожалуйста. Не сейчас, так когда-нибудь, а я постараюсь больше вас не тревожить.

В трубке помолчали.