Боль, которая все это время маскировалась в туманной дымке, циркулирующей на задворках моего сознания, теперь превращается в невыносимую муку. Сердечные страдания притягивают меня к полу, как мощный магнит. Я не могу сопротивляться ему. И не хочу. Я хочу упиваться этими страданиями. Благодаря страданиям я чувствую себя человеком. Я так долго пряталась от боли, что скорбь придает мне эмоциональных сил. Саднящая боль в сердце захлестывает все органы чувств, пока я не решаюсь отбросить последние мысли. Скорбь – хищник, и я добровольно становлюсь ее жертвой.
Мое внимание привлекает низкий стон. Он эхом заполняет все вокруг, пока я не перестаю слышать что-либо кроме него. Из радио в углу не доносится музыка. По обыкновенно перегруженной дороге не проезжают машины. Внизу на улице не играют радостно дети. Мир для меня замер. Теперь не существует ничего, кроме утробного крика. Я смотрю на Марка. Его глаза закрыты, а тело раскачивается вперед-назад словно тонкий лист, терзаемый ветром. Я знаю, что он тоже слышит крики. Он раскачивается быстрее и сильнее по мере того, как завывание становится громче. За этим криком слышна невыносимая боль. Мне знакома эта мука. Я знаю ее и ненавижу. Я закрываю уши руками. Мне хочется закричать: «Заткнись!» Мне хочется сказать тому, кто так громко кричит, что я мыслей своих не слышу и что я тоже скорблю. Мне хочется сказать ему, что слезы не смоют боль – ее ничто не смоет.
Наконец, когда я больше не могу этого вынести, я кричу. Но не издаю ни звука. Я не могу больше издать ни звука, я уже использую свой голос. Эти жуткие душераздирающие крики исходят от меня. Я делаю это безотчетно и не могу их прекратить. Это голос моего сердца, умоляющего повернуть время вспять. Умоляющего еще раз уютно полежать в обнимку перед сном. Умоляющего провести еще один день в парке. Умоляющего о еще одном поцелуе на ночь. Умоляющего вернуться в последнее утро, когда я завезла Лоркана в школу, и проехать миллион километров в другом направлении.
– Прошу, – плачу я, глядя в небо. – Прошу, верни его нам. Я раскаиваюсь в том, что сделала, очень раскаиваюсь, но я этого не заслуживаю.
* * *
Я тру заспанные глаза, находясь на грани бреда. Я не дома в окружении уюта собственного жилища. Я лежу помятой кучкой на холодной плитке туалета в ресторане. Эйва исчезла, я одна, и мне холодно.
Голова трещит, и я чувствую, что меня вот-вот вырвет. Что за чертовы таблетки дал мне Марк?
У меня во рту появляется пена и то, что я трясу головой, только ухудшает состояние. Воспоминания кипят у меня в голове, как сбежавшее молоко на плите. Картинки льются через край, рассказывая мне жесточайшую историю.