Без поцелуя на прощание

Адам помогает мне выбраться из машины, и когда мы подходим к дому, я начинаю нервничать еще сильнее. Дверь слегка приоткрыта, и я понимаю, что Марк ждет нас. Меня захлестывают странные эмоции. Мой основной инстинкт – страх, но множество более мелких чувств копошатся внутри меня, правда, я слишком сильно боюсь, чтобы осмыслить их. Это похоже на сцену из старого черно-белого фильма ужасов. Сумасшедший мужчина с топором терпеливо поджидает жертву за дверью. У меня впечатление, что Адам тоже нервничает, когда толкает мою коляску по полосе газона, ведущей к двери. Он не специально идет на цыпочках, но его туфли не издают ни звука, соприкасаясь с землей. Эйва плетется в хвосте. Если Адам прав и Николь и Марк не представляют угрозы, то почему нам всем так не хочется заходить внутрь?

Со стен в коридоре пропали семейные фото. Присутствие редких полотен с пейзажами, занимающих те места, где должны сиять улыбки детей, кажется чужим и непристойным в моем доме. Мне хочется сорвать их со стен. Аккуратно составленные картонные коробки теснятся под лестницей: на каждой из них имеется ярлык. Я читаю те, что могу разглядеть. «Чердак» ― написано на одной. «Детские игрушки» ― нацарапано на другой. «Одежда Кэти» ― аккуратно написано на третьей коробке.

Страх сменяется замешательством, когда я в спешке несусь на кухню. С холодильника исчезли сувенирные магнитики? Горы стиранного белья, убрать которое у меня не дошли руки, аккуратно сложены в большой чемодан, открытый на столе. Я чувствую, как по спине пробегает холодок. Дом очищен ото всех воспоминаний.

Я перехватываю взгляд Эйвы. Она в таком же недоумении, как и я. Марк вернулся домой не для того, чтобы дождаться меня. Он вернулся, чтобы уйти от меня.

Я слышу шаги на лестнице.

– Марк? – зову я, снова бросаясь в коридор.

Марк молча спускается по ступенькам, неся еще коробки.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, не в состоянии скрыть отчаяние в голосе.

Он игнорирует меня, проходя мимо груды коробок с новыми контейнерами в руках.

– Ты уходишь от меня?

– Я ухожу из этого дома, – наконец отвечает он.

– Но это наш дом… дом детей. Как мы справимся без тебя?

– Это всего лишь здание, Лаура. Оно уже давно перестало быть домом. Мне нужно убраться отсюда, пока у меня еще остались хоть какие-то приятные воспоминания об этом месте.

Его голос звучит холодно, в нем нет любви. Он говорит со мной, как с незнакомкой на улице, у которой спрашивает время. В его голосе не слышно ненависти – только безразличие. От этого больнее всего: безразличие означает, что ему теперь все равно. Он не просто больше не любит меня – ему уже все равно, что когда-то любил.

Я понимаю, что он уже все решил. Нет смысла спорить, ведь это ничего не изменит. Я потеряла его. Понятия не имею, каким образом все так ужасно расстроилось, но мы стали совсем чужими. Я не стану бороться за наш брак, но я не дам ему забрать у меня детей.

– Я хочу видеть детей, – требую я.

– Нет, Лаура. Мы не будем обсуждать это снова, – протестует он.

– Мы ничего и не обсуждали. Мне просто было сказано, что я не могу их видеть. Теперь я говорю тебе, что могу. И я хочу, прямо сейчас, – зло процеживаю я сквозь плотно сжатые челюсти. – Я хочу видеть детей сегодня. Я еду к твоей матери, и даже не думай пытаться помешать мне, – предостерегаю я.

– Я не стану тебя останавливать. Но ты только зря потеряешь время. Их там нет.

Лицо Марка – пустой холст: на нем нет ни намека на эмоции. Как будто он репетировал эту самую беседу и может повторить ее как хорошо заученное стихотворение.

– Где они? – мягко спрашиваю я. – Прошу, скажи мне, – я понимаю, что унижаюсь, умоляя его, но я не могу вынести неведения.

– Лаура, прекрати: ты только расстраиваешь саму себя, – раздается голос позади меня.

Я разворачиваюсь и вижу позади себя Николь. Кэти спит у нее на руках: ее маленькая головка покоится на плече Николь.

Я протягиваю руки, чтобы взять свою малышку. Николь идет вперед и уже готова отдать мне Кэти, но Марк качает головой. У меня обрывается сердце.

Из-за ног Николь весело и жизнерадостно выглядывает Бобби. У него в руках маленькая игрушечная машинка, и он садится на корточки на ковре в коридоре и начинает возить ее вперед-назад вдоль узорчатых линий.

– Вжух-вжух, – выкрикивает он, находясь в счастливом неведении относительно разворачивающейся вокруг него ссоры.

– Привет, Бобби, – говорю я.

Я застаю его врасплох. На какой-то миг он поднимает взгляд наверх, а затем снова переводит его вниз, туда, где его ждет машинка.

– Не хочешь со мной поздороваться? – спрашиваю я его.

Он качает своей маленькой головкой. Мои глаза наполняются слезами. Я очень скучаю по детям, но Бобби чувствует себя прекрасно и без меня.

– Бобби, это я, твоя мамочка. Прошу, поздоровайся со мной.

– Привет, мамочка, – говорит Бобби, словно маленький робот.

Он не смотрит на меня и даже не улыбается. Просто ведет себя как хороший мальчик и делает то, что ему сказали. Ему явно неинтересно со мной общаться.

– Теперь мы можем идти в «Макдоналдс», Никки? – спрашивает он с воодушевлением.