Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

Ломанский через невысокое пламя костра поглядывал на них, ерошил мускулистой рукой смолистый чуб, чему-то улыбался. А глаза... глаза его оставались такими, какими Мигунов запомнил их при первой встрече, — проницатель­ными, подернутыми ледком недоверия.

Еще сутки ушли у Тихона Васильевича на ознакомле­ние с леспромхозовской документацией. Она была в относительном порядке. Однако Мигунов не преминул отметить, что количество леса, оставшегося на отмелях, явно занижено.

—  Учетчики напутали! — хладнокровно откликнулся на это сообщение Ломанский. — Ну, мы их поправим.

Тут же он вызвал к себе тех, кто допустил ошибку, приказал устранить ее до конца рабочего дня. Он не забыл затем проверить, как выполнено его указание. А Мигунову сказал:

—  Но мы это перепишем. Столкнем лес в воду и перепишем.

Короче, директор был на своем месте.

Вечером Мигунов отправился к Шалдаеву. Пред­лог — предстоящая рыбалка. Цель же визита состояла в другом. Необходимо было поставить участкового в известность о начавшейся операции, обговорить ее детали. Предъявив Шалдаеву свои настоящие документы, Винокуров ввел того в обстановку и строго-настрого предупредил, чтобы на людях Николай Севастьянович к нему не подходил.

—   Разве что в том будет крайняя необходимость, — убеждал старшина. — Учтите, человек, о котором мы ведем речь, внимателен, как никто другой. Обмануть его почти невозможно. Он уже не раз уходил от нас. И ухо­дил, как правило, в самый последний момент. Фор­мально предъявить ему какие-либо обвинения мы не можем. Паспорт, свидетельство о рождении у него в полном порядке. Одним словом, оборотень. Придется ждать, пока он чем-нибудь выдаст себя. Ну нападет на меня, что ли... Или попытается скрыться. Ваша задача, товарищ Шалдаев, подстраховать меня в решающий момент. Я дам вам знать, когда он наступит. Видели около клуба липу с обломанной верхушкой?

—  Это ее молнией, — тихо сказал Шалдаев.

—  Так вот, там дупло есть.

—  Знаю.

—  Я буду оставлять вам записки. Брать их следует незаметно, лучше ночью.

—  Понятно.

«Этот не растеряется», — отметил про себя Винокуров.

В последующие дни Шалдаев и Мигунов дважды выезжали на рыбалку. Таймень, однако, не давался в руки. И если вначале Ломанский отнесся к этому спокойно, то во второй раз увязался за ними:

—  Мне так и так нужно побывать на десятом лесоучастке. Там у нас бригадир молодой, неопытный. Я к нему давненько не заглядывал.

Старшина понимал, что это повод, и обрадовался: «Кажется, клюнуло!..»

И снова они втроем сидели у костра. Все было, как прежде, и все не так. Ломанский изображал из себя хлебосольного хозяина.

Придвигая ближе к Мигунову миску с ухой, толковал:

—  Когда-то еще случай представится, чтобы вот так, по-простому, по-свойски посидеть.

Ломанский говорил и говорил, все более откровенно выказывая свое расположение инспектору и все больше пьянея. И наконец, чувствуя, что коснеющий язык уже слабо повинуется ему, признался:

—  Кажется, я того, ребята. Извините. Спать-спать.

Мигунов, поддерживая отяжелевшего, словно налито­го чугуном директора, проводил его до сарая, помог снять ботинки, раздеться. Николай Юрьевич длинно и вкусно зевнул. Старшина повернулся, чтобы выйти наружу, как вдруг Ломанский внятно, с отчетливой вопросительной интонацией произнес:

—  Моя милиция меня стережет?..

Винокуров готов был поклясться, что эти слова принадлежали трезвому человеку. В мертвой тишине он медленно, сдерживая себя, обернулся и, делая вид, что не расслышал, ответил:

—  Бережет, бережет, Николай Юрьевич. С таким стражем, как Шалдаев, мы с вами не пропадем. Все будет в порядке...

Старшина постоял, ожидая, что еще скажет директор. Но тот, далеко откинув за голову правую руку, лишь сладко посапывал. Минут через десять стали устраиваться на ночлег и его спутники. «Заснули» они быстро.

Лежа бок о бок на деревянных нарах, застланных овчинными полушубками, трое мужчин ритмично дышали, порой что-то бормотали «во сне». Медленно, по каплям, испытывая терпение людей, которые только делали вид, что спят как убитые, тянулась ночь.

Иногда вставал со своего ложа Шалдаев, выходил из сараюшки, прислушивался. Ему по штату положено было дремать вполглаза.

Наутро Ломанский был свеж как огурчик. Таким он оставался и в течение всего дня, когда вместе с Мигуновым объезжал места, где уже полным ходом шли работы по сталкиванию в реку застрявших на отмелях и косах бревен. Ничего не изменилось, не добавилось к тому поведению Николая Юрьевича, к которому Мигунов привык. Нервы у Ломанского, по всему видать, сотканы из прочного материала. И все-таки Винокуров все более утверждался в мысли, что фраза, вырвавшаяся у Ломан­ского накануне в сарае не случайна.

Значит, он что-то заподозрил.

Значит, нужно теперь быть готовым к любой провока­ции с его стороны. Дело шло к развязке.