Без права на... (СИ)

Администрация СС стационара принимает драконовские меры, чтоб прекратить чифирение в отделении, но борьба идет с переменным успехом. Больные в свою очередь пойдут на любые шаги – снимут последнюю рубаху и останутся голодными, только бы получить жевок чая. Сильно спасает положение низкие зарплаты санитарок и охранников – несмотря на угрозу выговоров, и увольнений они таскают дешевый чай за дорогие вещи и продукты и пока зарплата их останется за пределами черты бедности, положение с чайным бартером не по зубам самой свирепой администрации отделения.

Карают за чай и больных, карают зло и жестоко. За какой-то несчастный «жевок» чая, найденный у вас, вы можете уехать на пару недель в наблюдательную палату, попасть на жгучие уколы аминазина, а о выписке на ближайшей выписной комиссии (а она проводится раз в полгода) мечтать и не приходится – за какой-то кропалек чая безжалостно накидывают лишнее полугодие.

Несмотря на это чай на спецу неистребим. Он был, есть и будет стоять во краю угла жизни больных, с чаем бороться бесполезно, о чем впрочем, говорит и тот факт, что запрещенный ранее на зонах, сейчас чай разрешен там официально.

До девяти утра валяемся на койках, поплевывая в потолок, время от времени перекидываюсь фразами с Бары. Он – убийца. Что-то не сложилось в пьяной компании, он схватился за нож и вот уже двенадцать лет путешествует по Казаням, Владивостокским и Ново-Николаевкам, короче прошел весь психиатрический «Бермудский треугольник». О выписке он и не мечтает и прямо посмеивается над моей уверенностью освободиться через полгода. Все руки Бары, шея и даже живот, который он мне показывает, покрыты шрамами. Он не выдерживает своей болезни, заключающейся в том, что ему кажется, что по стене к нему подкрадываются разнообразные чудовища и нападают на него, разбивает стекла и режется их осколками. Даже в отделении он носит погоняло «Стекольщик».

В девять нам через решетку протягивают алюминиевые миски с овсяной кашей. Когда все отделение шумно проходит в столовую, наблюдательная ест на койках, не выходя из палаты. Питание мало отличается от тюремного ни по качеству, ни по составу, а по количеству даже меньше.

Рацион дурдома не слишком богат. Его можно выдержать, если лежать в общем отделении месяц-два. Можно, истощав выйти на волю и снова набрать там вес и форму. Но когда питаешься этой психиатрической баландой годами, наступает авитаминоз и истощение. Сам я приехал из тюрьмы, веся восемьдесят пять килограммов, в дурдоме же мой вес не поднимался обычно выше шестидесяти пяти.

Утром дают пару-тройку ложек сечки или овсянки, хотя изредка бывает и манная каша, жидкий чаек и кусок (толщиной сантиметра полтора) хлеба с шайбой масла. (Масло съели, день прошел, врач к себе домой ушел). Этим не накормить и ребенка, поэтому больные, к кому никто не приходит, живущие без передач, подбирают на столах все остатки. До этого опускаются не все они, но многие из них.

Начисто вылизывают стаканчики из-под сметан и йогуртов, взятые у счастливых обладателей передач, пережевывают куриные кости и сгладывают все очистки и обрезки. Жизнь их, живущих без родителей и родственников страшна и голодна. Кроме того, что пайка катастрофически мала, многие лекарственные препараты, употребляемые в психиатрии, «пробивают на жор». Бывали случаи, когда люди, лишившиеся с голода всего человеческого и забывшие о всяком чувстве собственного достоинства «ныряли» в бачок с отходами. Естественно такие лица сразу же «отъезжали», то есть становились «опущенными» по тюремным понятиям.

На обед суп – или щи или «суп из сборных овощей», но, несмотря на название – это жиденький супец на основе капусты (чаще всего кислой) и, иногда, свеклы. Вся картошка представлена одной - двумя дольками. Остальная уходит прямо с пищеблока в холодильники поваров, медсестер и санитарок. На второе – опять же две-три ложки перловки с «мясом» или «овощного рагу».

Почему слово «мясо» я взял в кавычки? Да потому, что это вовсе не мясо, а обрезь со страшных посиневших костей КРС с признаками начинающегося тления. Это жилы, прожевать которые невозможно, можно просто проглотить их. Такие кости я часто видел впоследствии, когда начал ходить на пищеблок за баландой. После такого зрелища, «мясо» я уже больше не ел, несмотря на голод.

Все это лишено малейших признаков соли, зато обильно сдобрено бромом, чтоб больные поменьше занимались онанизмом и не лезли на «опущенных».

Ужин представлен в психушке гарниром из кислой капусты со слабыми признаками зеленого горошка, а также кусочками резиновой, непроваренной и попахивающей рыбы – минтая. Одно время минтай давали в виде гарнира – то есть его варили до такой степени (чтоб больные не отравились порченой рыбой), что мясо расслаивалось, и получалась мешанина из волокон мяса и мелких костей, есть которую совершенно было невозможно.

Изредка на ужин дают небольшой кусочек водянисто – студенистого «омлета» и это – праздник.