Без права на слабость

– Твою ж мать... – в тон ему стонет Анжела. Сомневаюсь, что она не догадывается как далеко зашли наши с Тимуром отношения. Не удивлюсь, если теперь и для мачехи я предательница. Боже, да мне бы самой знать, как буду объясниться.

– Виктор, – хрипит отец, как-то неестественно глухо и, в два шага добравшись до напрягшегося парня, принимается трясти его в судорожных объятиях. – Мы же тебя похоронили. Я своей рукой бросил первый ком… Как? Почему ни слова… ни весточки… почему?!

– Пап, – прокашливаюсь, ошеломлённая его реакцией. – Виктора ударили, он ничего не помнит. Только последние два года.

– Где же ты жил всё это время? Пока мы здесь… без тебя…

Мне кажется, или плечи отца трясутся? Похоже, так оно и есть.

– В столице. Сначала бродяжничал, потом разнорабочим. Недавно на вокзал носильщиком устроился, увидел автобус в ваш город. Не знаю, как объяснить. Потянуло так, будто у меня здесь осталась часть тела.

Звягин смотрит мне в глаза, а я стискиваю рот ладонью, пока внутри всё дрожит от щемящего сострадания. Никто и никогда не затрагивал тех чувств, что вызывает во мне он – чистых, светлых, неразрывных. Что бы он ни натворил, кем бы ни стал, кого бы не любил, моё к нему отношение никогда не изменится.

– Ночевал где? – придя в себя, Анжела принимается беззастенчиво осматривать его голову, на наличие вшей.

– Во времянке у попрошайки с перехода. Я там песнями на еду зарабатываю. Но это временно, – спохватывается он, покосившись на папу. – Пока спина пройдёт, мышцу потянул.

Отцу кажется всё равно. Его не волнует ни возможный педикулёз, ни чесотка, ничего. Как-то это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. А вот и первый звоночек – Анжела хмуро косится на расстёгнутую ширинку Звягина. Он ремень застегнул, а пуговицы на джинсах не успел.

– Лер, пошли-ка, на кухню.

– Но…

– Пошли, пошли. Им нужно поговорить. И нам с тобой тоже. Кстати, чем это так воняет? У нас проблемы с проводкой?

– Это от одежды Виктора. Не знаю, как они отапливали свою времянку, но стирка запах не отбила. Пришлось одолжить кое-что из папиных вещей.

– Лера, – заговаривает она, плотно прикрыв за нами дверь кухни. В подрагивающих пальцах тут же появляется сигарета. А я-то думала, чего не хватает? – Помнишь, я говорила, что ты для меня дочь?

– Помню, – киваю, предчувствуя не самый лёгкий наш разговор.

– Так вот, хочу, чтобы ты понимала, с тех пор ничего не изменилось. Я Сашу давно предупреждала, но он умеет быть упрямым, поэтому сейчас я спрошу как твоя мать, а ты мне ответишь прямо – что у тебя со Звягиным?

Если меня и удивляет тот факт, что Анжеле известна фамилия Виктора, то эта эмоция меркнет на фоне недоумения от её нервозности. Растерянной будущую мачеху я вижу впервые.

– Ничего, – пытаюсь храбриться, но под её тяжёлым испытующим взглядом выходит не очень. Вот же загнула. Так сразу и не объяснить, что между нами. – Не знаю. Я долго не могла смириться с его смертью, будто чувствовала, что он где-то рядом. Мы, словно связаны.

– У вас что-то было? – безапелляционно выстреливает она.

– Было? – даже одна мысль об этом кажется мне возмутительной. Что-что, а влечения к Виктору я никогда не испытывала, теперь-то, став женщиной, я в этом более чем уверена. – Нет. Господи, нет, конечно! Я его встретила в переходе, голодного, холодного. Мне больше некуда его привести. Отправила в душ… боялась, что такого неопрятного папа прогонит как в прошлый раз.

– Он его никогда не прогонял, – обрывает меня Анжела, медленно выдыхая струйку крепкого дыма. – Я говорила Саше, что это всё плохо закончится. Разнополым детям с небольшой разницей в возрасте, даже выросшим вместе случается испытывать друг к другу совсем небратский интерес, а вас познакомили уже взрослыми. Лера, Виктор твой кровный брат.

– Виктор рос в детдоме! – мотаю головой, пытаясь унять странный надрывный смех. – Мой папа никогда бы не сдал родного сына в приют. Он может и нерешительный, но не подонок.