Без приглашения

— Скромной? Ха-ха-ха! Вы уверены? А я сомневаюсь. Полгода знаю, сам так думал. Присматриваюсь: кто слышал когда, чтобы даргинка, пусть даже родилась в городе, была курносой? Но я все-таки влюблен, положительно влюблен. Без нее не могу жить. А если правда скромная — тем лучше. Это качество в ней надо развивать, укреплять, всячески поддерживать. Ха-ха-ха!

Чей это голос?

Он смешался с сотнями, с тысячами других голосов. Ведь события начались на городском пляже под лучами солнца, когда махачкалинцы и приезжие из аулов, из других городов лежат на песке, медленно поворачиваясь с одного бока на другой, медленно подрумяниваясь, медленно перебрасываясь шутками.

Кто-то бежит в море, с разбегу кидается в волну и тут же возвращается, скачет на одной ноге — вытряхивает из уха воду: торопится услышать, что случилось с Айгимой:

— Куда побежала? Почему?

— Тебе не все равно? Вернется!

— Глоток выпила, капризы-мапризы. Девушек не знаешь? Характер показывает…

Я не выдержал, остановил Винского:

— Пьет на пляже? Девушка-горянка, без пяти минут учительница?

— Не мешай слушать! — крикнул Талалай.

— В самом деле. Разве нельзя повременить с замечаниями? — поддержал Талалая Костя Богатеев. Он был явно увлечен. Что ему могло понравиться?

Приподнялась со своего места Амина:

— Магомед-Расул, простите, вы, наверно, не знаете, отстали, в этом нет ничего плохого. Теперь иначе взрослеют. Эта девушка… Эта Айгима — она очень близкая моя подруга. Она горожанка…

— Но как же так? — взмолился я. — Вы меня объявили автором. В моей повести нет и быть не могло пьющих учительниц…

Винский нетерпеливо бил копытом.

Амина снисходительно объяснила:

— Героиня вашего произведения, ее звали Кавсарат… Признайтесь — она известна вам по материалам, понаслышке. Вы домыслили, не так ли? А я ее хорошо помню. Училась со мной, годом раньше кончила, мы с ней дружили…

— Я ее просто-напросто сочинил!

— Так что? Тем более! Мы с Яковом Александровичем решили заменить — вместо аульской девушки взяли городскую. Так интереснее, острее, уверяю вас…

Я пожал плечами. Попробовал переглянуться с товарищами. Но поддержки не получил. Увидел, что мешаю слушать, отвлекаю. Меня даже всерьез никто не принимает.

Ай да Амина! Полчаса назад, в коридоре, Мукаш изобразил мне ее страдалицей, несправедливо уволенной из аульской школы, потерявшейся в Москве, завлеченной в сети наглым Винским…

— Можно продолжать, — сказала Амина чтецу. Так говорит учительница, так говорит режиссер на репетиции.

Все рассмеялись. Добродушно. Почти весело. Один лишь Аскер не смеялся. Хозяин дома — Аскер Цагатов, друг Винского, устроитель вечера. Он молчал, слушал, был очень серьезен.

Я еще успел заметить, что он как бы не видел Амины, будто ее тут и не было. И она это небрежение чувствовала: кидала на него быстрые проверяющие взгляды. И ей было не по себе.

Винский — и в этот раз, и потом, когда его прерывали, в спорах не участвовал. Он был поглощен собой — из роли не выходил. Из роли артиста-чтеца. Прекращались разговоры, он повторял последнюю строку и шпарил дальше. Сохраняя ту же манеру, тот же ритм; ему, профессионалу, ничто не мешает; сейчас он не здесь, а на махачкалинском пляже: