Без приглашения

— «Если вперед смотреть, в далекую даль… Ай, многое переменится, честное слово! Города, аулы помолодеют. Вот штука, да? Вот удивительная какая штука, города наши, поселения, хутора что ни день молодеют. А мы? Люди? Неужели всегда будет, что с каждым годом к старости, к ветхости, к могиле?

Вах!

Айгима какой станет к сорока пяти годам? Расцветет или зачахнет? Высохнет или раздобреет? Проекта нет. Кто по плану строит человека? Раньше говорили — дело аллаха, его произвол, судьба, рок.

В кого Айгима? В отца? В мать? Может, в тетку? Две тетки у Айгимы. В которую?

Отца и матери давно нет. Отец погиб в последний год войны — моложе был, чем Айгима сейчас. Мальчик. Поглядите на фотографию — в военной гимнастерке не по росту, бритенький, чахленький… Папа.

Других фотографий не сохранилось — отчим порвал.

Мама… Тоже всего одна фотография. Под венцом с Мурадом, с будущим отчимом. Сухонькая, потерянные глаза — бить будет, орать будет. И проживет она с ним, с буйным этим Мурадом, всего четыре года. Айгима запомнит — крик, вечные ссоры, пьяный приходит, чужих приводит.

Прошло.

— Отчего, от какой болезни молодой умерла твоя мама, расскажи, Айгима.

— Грубая была жизнь, не могла стерпеть. Кричал: «Кто тут мужчина? Кто в доме кому ноги моет? Молчи и делай!»

Состарилась мама. Старая умерла. Как так старая? Хасбулату, жениху, столько же лет — тридцать два года.

Неужели правда, что все горянки к тридцати годам старятся?

В кого Айгима пойдет — в отца, в мать, в тетку? В несчастную, в счастливую?

Счастливая тетка — та, что вдовая.

Полная, представительная, кур держит; индюшки тоже есть.

На нее смотреть приятно. Комната молодит, обстановка: телевизор «Темп-7-М», облицованный желтым деревом, двуспальная тахта под ковром, мягкие пуфики, люстра с канделябрами. И только на одной стене выкройки, шаблоны, журнальные страницы с картинками последних мод — не стыдится Муслимат своего ремесла, современная женщина.

Посреди комнаты стол. У стола мужчина. Усы, папаха, ест с тарелки, пьет из высокого бокала на тоненькой ножке. Грубая крестьянская рука плотно обнимает бокал — вот-вот раздавит.

— Чокнемся, Муслимат! За наше счастье! Увижу тебя — ничего не жалко! Вина, денег не жалко. Жену, детей — все забываю.

Она и правда роскошной красоты. Скромно сидит, глаз не подымет, смущается. Умеет смущаться. Ой, аллах, чему не научишься в одиноком вдовстве! Когда мужчина в гостях, полагается сдержанной быть, степенной: робкой и в то же время гордой.

— Пей, Юсуф!

— Чокнись со мной, а, Муслимат!

Муслимат не забыла еще — горянка бокала не поднимает, не пьет горянка. Перед ней — наполненный вином бокал. Юсуф тянется через стол — чокается. Доволен Юсуф: сыт, пьян, в городе гуляет, дородную нашел, самостоятельную.

— Твой бокал тоже выпью, а, Муслимат?

— Пей, пей, Юсуф!

— Сколько, говоришь, лет племяннице?.. Может, дочка? Может, скрываешь?

— Не дочка, как и я, круглая сирота, никого нет. Институт кончила — преподавательница…

— Тут и живет препо… Как ее, как?

— Преподавательница…

— Пре… Что за слово такое? Препо…

— …давательница.

— Тут, с тобой живет? Ой-ей — пре-по-да-ва-тельница, неужели с тобой в одной комнате помещается?

— Зачем? Еще есть тетка. Моя сестра. Племянница живет у нее. Меня навещает. Редко… Ей научник предложение сделал. Крупный работник. «Волгу» имеет.

— Двадцатидвухлетней предложение? Вах! Слава аллаху — старых дев замуж тоже берут?! Очень обрадовалась препо-давательница?

— Прыгала, как коза!»