Без приглашения

— «— Ты черная стала, худая. Это счастье? От счастья чернеют? Фуражка-мурашка, летчик-нелетчик, какая разница, оставь пустяки. Слушай меня, Хасана. Друга нет у тебя лучше, образумься! Вчера гром прокатился над городом — согласие дала Хасбулату. Не врут люди?

— Врут. Не вчера, две недели назад дала согласие.

— Любишь?

С пляжа доносится:

— Ай-ги-ма! — хором кричат. — Завтра в десять тридцать, в десять тридцать!

Она грозит им кулаком.

— Что в десять тридцать? — спрашивает Хасан.

— Тебе какое дело?! — Тут же, меняя голос, горячо просит: — Хасан, умеешь громко свистеть? Я пальцы поднесу к губам, а ты им свистни. Изо всех сил, ладно?

— Выпила, что ли? От твоего имени? Получится — Айгима свистит? Пять лет в институте… свистеть научилась? Хочешь, спустимся, морду набью, изувечу… Если обидел, оскорбил… Ты плачешь?

Крупные капли падают Айгиме на грудь.

Внезапный дождь. Сильный ветер рвет с Айгимы платье. Она бежит. Хасан вскакивает на мотоцикл, едет рядом:

— Садись, садись! Айгима бежит все быстрей.

Ревущая веселая толпа полуголых пляжников, одеваясь на ходу, мчится по асфальту, как бы стараясь догнать Айгиму и Хасана. Одни прикрывают голову газетой, другие раскрывают зонты. Хасбулат держит над лысеющей макушкой том с золотым тиснением.

Трещит мотоцикл.

— Ну садись же, садись, Гима! — просит Хасан.

Она сворачивает в крутой переулок. Навстречу поток мутной воды. Мотоцикл буксует. Айгима далеко впереди.

Хасан свистит в два пальца: она нехотя приостанавливается. Он кричит:

— Ты окончательно… окончательно поссорилась? — Айгима прикладывает к уху руку. — Совсем разорвала с Хасбулатом? Бесповоротно? — Айгима пожимает плечами.

Мотоцикл взрывается полным газом, взлетает на гору.

Айгима юркнула в дверь двухэтажного дома. Дверь захлопывается.

_____

Хасан растерянно осматривается. Ливень все сильней. Кругом ни души. Он кладет мотоцикл на мостовую и бежит вдогонку за Айгимой, толкает дверь.

Дверь на длинном крючке. Через щель виден переулок. Айгима отжимает подол платья, старается привести себя в порядок.

— Айгима, Айгима! — повторяет Хасан.

— Уходи, чего тебе?!

— Открой! Ты должна объяснить. Сейчас же объяснить. Волнуюсь, беспокоюсь.

— Тише, Хасан… тетя. Не жми дверь… с ума сошел?

— Давно сошел. По тебе!

— Надоели. Все-все надоели! Уйди!

— Хасбулат и ты — разве можно?! Каждый вечер в ресторане. Каждый вечер с другой. Пьет, танцует… Тебя нисколько не любит.

— Ты один можешь любить, да?

— С ним будешь несчастлива!

— С тобой счастлива?

— Беспокоюсь, как друг. Такую Айгиму никогда не видел. Я говорю — черная, страшная. Не оставлю одну… Ни за что!!!

Он наваливается на дверь, крючок соскакивает, Айгима взлетает по крутой лестнице:

— Тетя, тетя-а!

Бьет плечом в квартирную дверь и, не замечая, что сорвала крючок, врывается в комнату.

— Тетя, — дрожа, повторяет она, привычным движением сбрасывая босоножки. У нее жалкий, растерянный вид — птенец, потерявший квочку. Она уже не говорит, чуть слышно пищит:

— Тетя-а Мус… Мус… Муслимат!

Поднимается угол огромного пухового одеяла. Глаза Айгимы расширяются: из-под края одеяла вылезают пики усов, волосатая рука тянется к ковру за папахой, делает движение надеть, но, задержавшись как бы в раздумье, кладет в изголовье.

Большое носатое лицо, тараканьи усищи, брови вразлет, глаза навыкате.

— Прилег отдохнуть, — зевая, говорит незнакомец.

— Откуда вы, кто вы? Я, я не туда попала? — Айгима оглядывает комнату.

На столе бутылка, бокалы, остатки еды; фаянсовое блюдо почти полно пловом. Айгима облизывается, но тут же отводит взгляд от плова…

— Где тетя? — Айгима замечает, что взгляд усача направлен вниз. Опускает глаза и видит — с подола капает. Непроизвольным движением затирает босой ногой капли.

— Ноги об ковер, да? — гремит бас незнакомца. — Не половик, не половик — дербентский ковер! Большущих денег стоит…

Айгима с неожиданно вспыхнувшим профессиональным интересом вслушивается в речь незнакомца:

— Ой, ази, вы, наверно, из Цудахара?

— А ты цыганка с базара, да? Гадалка? Где воспитывалась? Двери не знаешь, крючка не знаешь?!

Айгима оглядывается. Только теперь поняла, что натворила: крючок еще качается. Поспешно отступая к выходу, она задевает стол и чуть не роняет бутылку.

— Э, девочка, — ворчит усач, — вино кра-асное — скатерть бе-елая!

Глава Айгимы вспыхивают возмущением:

— Девочка? Как-кая еще девочка?.. Я… я… я учительница!

Он приподнимается на локте, смеется:

— Вай! Учительница. Смотрите, он-на учительница, образованная. — Постепенно распаляясь, повышает тон: — Ну что? Чернила подать, ручку, мела кусок, классную доску? Меня учить будешь? Тетю пришла учить? Ликбез, да? — Айгима его не слушает, в ужасе замечает, что за спиной незнакомца, под одним с ним одеялом, бугрится женская фигура. Поймав взгляд Айгимы, усач толкает локтем хозяйку дома: — Э, Муслима-ат, проснись, преподавательница пришла. Вставай, Муслимат, петушок пропел давно. Подымайся, учиться никогда не поздно…

Появляется красное, разъяренное лицо Муслимат:

— Бесстыдница! — Она отбрасывает одеяло, перешагивает через усача…

Прикрыв лицо руками, Айгима выскакивает из комнаты, захлопывает за собой дверь. Снизу бежит к ней Хасан:

— Сюда, сюда, скорей!

Айгима мечется, не знает, куда деться. Видит приставленную к чердачному люку лесенку. С легкостью вскарабкивается по ней, прячется на чердаке, руки ее втягивают лесенку за собой, Хасан не успевает поймать.

— Проклятая! — несется из комнаты свирепый голос Муслимат. — Нахалка, девчонка! Я тебе дам, я тебе покажу!

Открывается дверь, и в Хасана летят босоножки.

— Ой, мужчина! — взвизгивает Муслимат и пятится. — Мужчина, тут мужчина.

Слышно, как в замке дважды поворачивается ключ.

Айгима высовывает голову из чердачного люка. Она видит, как Хасан забирает ее босоножки и уходит. Показывает вслед ему язык.

_____

Тишина. Запыленная чердачная рухлядь. Жужжит муха в паутине. Выбегает паук, опутывает муху, тащит к себе в логово. Айгима в страхе останавливается.

— Трусиха! — шепчет она себе. — Жалкая трусиха!

Рвет паутину, подходит к чердачному полукруглому окошку, смотрит сквозь грязные потеки на стекле. На той стороне улицы стоит рядом с мотоциклом Хасан, со знанием дела разглядывает босоножки.

— Це-це-це…

Вынимает из инструментального ящика тряпку, обтирает босоножки, поднимает глаза и встречается взглядом с Айгимой.

Айгима бежит по чердаку, вылезает на крышу, в нерешительности смотрит вниз, зажмуриваясь, прыгает на кучу песка во дворе. Продирается сквозь кусты сирени. Карабкается на забор и снова видит Хасана, взгляды их встречаются.

Он заводит мотоцикл, вскакивает в седло…

На руле мотоцикла висят босоножки Айгимы…

Айгима то появляется на заборе, то ныряет в гущу чьего-то сада… Всюду ее преследует стук мотоциклетного мотора… Вот она появилась, вот исчезла — собачий лай, квохтанье всполошившихся кур, чей-то крик, чей-то хохот. И снова девчонка на заборе, и снова ныряет в зеленую гущу, в кусты роз, жасмина… Лицо ее испуганно, на нем видна усталость.

_____

Двадцать две лошади под седлом Хасана. Каждый горец понимает: все лошадиные силы для того и заключены в моторе, чтобы твоими стать — частью тебя самого: кровь бежит по жилам, сердце бьется, клапаны стучат, бешеный ветер упирается в грудь, рашпилем скребет щеки, свистит в ушах.

Не только ветер, постовой милиционер тоже умеет свистеть:

— Так. Почему не останавливаетесь? А ну, дыхните!

Дождик прошел, птицы запели, отряхивают крылышки, люди туда-сюда снуют.

Хасан дрожит перед милиционером.

Быть не может, чтобы дрожал Хасан.

Не Хасан — мотоцикл дрожит, двадцать две лошадиные силы дрожат от нетерпения.

— Ты, Абдурахман, можешь понять любовь?!

— Я что сказал, дыхните!

— Если сапожник, «дыхни», да? Министр тоже «дыхни»? Профессор?

Кажется, пронесло — улыбается Абдурахман:

— Ты, Хасан, всем профессорам профессор. Сапоги к тебе понесу шить.

— Неси, неси, Абдурахман.

— Принесу, если…

— Что такое? Что «если»?

— Если десять тысяч выиграю по золотому займу. — Он смеется и вдруг строго-официально:

— Гражданин! За превышение скорости — штраф пять рублей.

— Ты же видишь, я не пьян.

Милиционер бьет жезлом по босоножкам, висящим на руле:

— Это что, флаг, знамя? Уберите!

Вздыхая, Хасан рассовывает босоножки по карманам пиджака. Достает деньги, платит.

Милиционер с завистью глядит вслед Хасану — независимому, свободному владельцу мотоцикла.

Молодой дагестанец теперь не о коне мечтает — о мотоцикле; безусловно, лучше «Москвич», еще лучше «Волга»…

Проезжает в новенькой «Волге» Хасбулат с компанией товарищей. Держит руль одной рукой, самодовольно улыбается.

Милиционер яростно свистит.

— Дыхните!.. Так-так… Ваши права!

_____

Кружит, кружит по городским улицам и переулкам Хасан, то убыстряя ход, то замедляя.

Кого ищет? Глупый, что ли? Дикий?

Два года назад, когда вернулся из армии, сказал Айгиме:

— Я все время на той далекой границе о тебе думал. Будь моей женой!

— Нет!

Что ж, нет так нет, можно мотоцикл купить…

Теперь мотоцикл тоже бегает за Айгимой. Стучит, гремит — все без толку.

Ее хоть бы на минуту усадить, успокоить, чтобы трезво посмотрела, выслушала: «Я тебе не гожусь, давно смирился. Другом твоим могу быть? Глаза тебе открывать? Как слепая: «Волга», костюм, коньяк, девочки… Знаем, знаем — ученый, диссертацию защитил, других учит… Видела на улице Космонавтов будку? На двери череп, под черепом надпись: «Осторожно — смертельно!» Трансформатор. Умный прибор, да? Электрический. Сам ничего не делает — преобразует. Череп есть, мозга нет. Опасен для жизни. Я сапожник, вру, как сапожник, да? Пью, как сапожник: найди человека. На меня не смотришь и на того кандидата не смей, отвернись, забудь…»

_____

Айгима сидит в чужом саду на скамейке под кустом. То приближается, то удаляется стрекот мотоцикла.

«Дурочка, девчонка, дурочка, девчонка, дурочка, девчонка!»

Она повторяет эти два слова, давно уже потерявшие смысл.

Угасает день, в окнах загораются огни. Неслышными шагами подходит по садовой дорожке пожилой хорошо одетый человек в очках.

Айгима уперлась взглядом в землю и сама себе говорит: «Может ли ожесточенно преследовать друг? Может ли быть другом влюбленный? Можно ли… продолжать любить, если человек явно над тобой смеется? Можно ли себя уважать, когда он…»

Вдруг она замечает мужские ноги, поднимает голову.

— Чашечку чая, а? Что с вами? Уже давно вижу вас. Вот из того окна. Вы простудитесь. Ни о чем не расспрашиваю. Зайдите к нам, согрейтесь. Может, позвоните по телефону матери?..

Молчание.

— Может быть, подруге?

— Мамы нет, телефона никогда не было, подруги все разъехались.

— Ах, вот оно что… И товарищи тоже?

По улице с ревом проносится мотоцикл. Айгима прислушивается. Медленно говорит:

— Да. И товарищи и друзья.

— Чашку горячего чая, а?

Айгима идет рядом в хозяином дома. Они проходят мимо открытой калитки. Рывком бежит за калитку и уже с улицы кричит:

— Прощайте, спасибо!»