Без приглашения

— «Милая Зулейха. Добрая, хлопотливая. Ходики висят над головой, тикают, торопят. Всегда оглядывается на них Зулейха, боится, что не успеет.

В комнате тесно: круглый обеденный стол, большая супружеская кровать с шишками, диван, крытый плюшем, над диваном полочка, на полочке фотографии, мраморные слоники один за другим.

Кровать прибрана, подушка одна на другой, все аккуратно, все красиво. И скатерть на столе сверкает крахмалом, и слоники блестят, и все стулья отражают солнечные лучи. Хороший, привычный порядок.

Какой уж там порядок! Посреди комнаты, рядом со столом, загораживая проход, стоит раскладушка, в изголовье стул, на сиденье стула новые босоножки, под стулом — старые; висит на спинке стула новое платье, мятое будничное сохнет на плечиках. Спать не спит заплаканная Айгима и вставать не встает.

«Тик-так, тик-так», — спешат ходики. Выскакивает кукушка — девять раз кукует.

С ума сойти. Будить пора — жалко будить.

Тяжко вздыхает Зулейха: что будет, что будет?

Она вынимает из мешочка маленькой своей ладошкой кофейные зерна, сыплет в мельницу. Яростно крутит ручку, крутит головой.

Крутится жизнь — каждый день новости. Айгима всю ночь плакала, промокшая пришла, босая. Под утро Ахмед ругался — спать не дает.

Ничего нельзя понять… Утреннее солнце бьет в окно. Ребята кричат, прыгают, веселятся: последние дни каникул, последние дни веселья.

Невесело на душе у Зулейхи. Она маленькая, сухонькая, беззащитная. Смотрит, как зверек из норки. Смотрит — дверь открывается. Соседка просовывает голову:

— Можно твою мясорубку взять?

— Жалко, что ли? Возьми, — отвечает Зулейха.

— Что здесь сидишь, иди к нам на кухню.

— Тш-ш! — Зулейха прижимает палец к губам.

Соседка прикрывает за собой дверь.

Еще быстрее крутит ручку Зулейха, еще быстрее крутит головой.

На лицо Айгимы попал луч света, она жмурится.

От одной снежной вершины к другой снежной вершине тянется серебряная нить — паук протянул: плетет, плетет паутину.

Трещат зерна в кофейной мельнице.

Трещит-стрекочет мотор, едет по серебряной нити паутины мотоцикл от одной горной ледяной вершины к другой, на мотоцикле Айгима.

Хочет схватить мотоциклистку паук, схватить, скрутить, утащить.

— Ой, тетя, тетя-а…

— Родненькая моя! — Зулейха ставит кофейницу на стол, бежит к изголовью. — Чем так спать, лучше проснись, — ласковым, тихим голосом говорит Зулейха. — Лучше проснись, вставать пора.

Распахивается дверь, и в комнату вваливается огромная, дышащая жаром красавица Муслимат.

— Вах! Это что такое?

Становится между ней и раскладушкой Зулейха, разводит руки — то ли обнять хочет сестру, то ли скрыть от нее Айгиму…

Муслимат с разгона шлепается на стул, ставит к ноге набитую авоську.

Зулейха, оправившись от смущения, бормочет:

— Не знала, что придешь. Сейчас побегу мясо приготовлю, поджарю. Тебе с луком сделать, с чесноком?

— Заболела, что ли, наша племянница?.. Я тебе о ней расскажу — вчера мокрая прибежала, крючок сорвала, какой-то мужчина за ней гнался.

— Тише, тише, Муслимат! — умоляюще глядя на сестру, говорит Зулейха.

— Что тише, тише? Люди работают, все кипит, живет, знаешь, сколько сегодня успела — три платья выкроила, на базаре петуха продала, в аптеке марлю купила. Двадцать четыре метра!

— Зачем тебе марля?

— Стоит очередь, как не купить? Уф! С утра жарища… Что такое, почему раскладушка? Дивана нет?

Схватившись за голову, Зулейха шепчет:

— Ахмед тоже ругается… Ай, Муслимат, как хорошо, что зашла. Ты практичная, все понимаешь. Слушай: раскладушку купила, чемодан купила, учебники для девятого-десятого класса…

— Институт кончила, опять на нее тратишься?

— На ее деньги купили, не денег жалко — понять ничего не можем. Свадьбу играть? Айгиму провожать?

Муслимат слушает, не слушает, глаза ее заметили на стуле новые босоножки:

— Тоже купили? В аул? На каблуках будет ходить?

— Не купили — сегодня утром сапожник Хасан принес. И новые принес, и старые. Спрашиваю: «Откуда? Что?» Смеется: «Одни в починку взял, другие мой подарок!» Хотела Айгиму растолкать — не позволил.

Муслимат всплескивает ладонями:

— Вах! Думаю, думаю, не мешай!.. Это значит — Хасан за ней бежал, и вместе уехали, вечер вместе провели… Убьет ее научник, убьет!

Зулейха с раздражением отмахивается:

— Какой может быть Хасан? Ты что? С детства друзья. Сотни таких. Не для них училась, не для сапожников. Другое объясни: сегодня Айгима с Хасбулатом записываться должны первый раз. Не свадьба, все-таки дело, да? Разбудила Айгиму утром, она отвернулась: «Не пойду!» Неужели бросил Хасбулат? Поиграл, обманул? Ахмед так говорит! Он мужчина — лучше понимает. Говорит: «На что бы ей покупать чемодан, привыкать к раскладушке? Выходит, она и раньше чувствовала — бросит ее этот ученый, побогаче найдет…»

Муслимат расширяет глаза:

— Все-таки не зря Хасан бегает, не зря босоножки принес. Правильно твой муж сказал: отказался от нее научник… а сапожник не человек, что ли?! У научника машина, у сапожника мотоцикл, специальность в руках, квартира, деньги, в городе живет… — Неожиданно смеется: — Знаешь, Зулейха, я, пожалуй, раскладушку у тебя заберу, уплачу сколько стоит. Вчера Юсуф приезжал из Цудахара, устал после базара: «Разреши у тебя прилечь». Нет раскладушки, пришлось на кровать класть.

Зулейха смотрит на часы:

— Ой, что делать, что делать — через час запись будет.

— Не будет! — кричит Муслимат.

— Будет! — говорит Айгима, повернувшись к Муслимат.

Айгима поднимается и поспешно натягивает новое платье:

— Будет, будет, обязательно будет… Он сейчас приедет… Я ему кулак показала, он все равно приедет… Он меня любит…

Айгима валится в новом платье на раскладушку, прячет лицо, плечи ее вздрагивают.

— Нет, нет, нет! Не пойду, не могу, он меня не уважает, может, и любит — нисколько не уважает, ни во что не ставит… — громко плачет. — Он меня ду-у-роч-кой назвал. При людях, при своих друзьях.

И тут подымается во весь свой могучий рост Муслимат:

— Дурочкой? А ты дурой хочешь быть! А ну вставай, умывайся, причесывайся! До каких пор, а? Ты что, девочка? Тебе двадцать два года!

Айгима садится, пробует сказать, губы ее дрожат:

— Тетя Мус… Муслимат. Тетя Зулейха, — голос ее дрожит. — Он, он… Вы не знаете, что он сделал…

Сестры вместе, тревожно:

— Что? Что? Что он сделал?

— Он при всех…

— Дурочкой назвал? Слышали! Под-ду-маешь…

— Он без моего разрешения пошел… А потом позвал на пляж и своих друзей тоже… Он коньяк купил… Он сказал…

— Да говори ты толком! — не выдерживает Муслимат.

— Ну хорошо, — Айгима поправляет волосы, старается взять себя в руки, — я вам все, все расскажу. Я его раскусила: ему не жена, ему домохозяйка, секретарша, прислуга, уборщица, нянька, повариха… Ему рабыня нужна…

Зулейха с жалостью и недоумением глядит на племянницу.

— Как «не жена»? А что ж тогда жена?

— Ой, не торопитесь, тетя, я не досказала. Хасбулат на пляже объявил, что я не я, что не еду в аул, что меня оставят здесь, подыщут место в школе-интернате…

— Вай! — кричат обе тетки вместе.

Айгима смотрит на них: «Что родные тетки хотели сказать этим «вай»?»

Они разные: одна — толстая, другая — тонкая, одна — счастливая, другая — на нее всю жизнь положила. Сейчас вместе кричат «вай».

Во все глаза смотрят на нее, во все глаза смотрят. Ждут. От нетерпения раскрыли рты.

Айгиме трудно, боится Айгима, вдруг не поймут:

— За меня принял решение. Как посмел? А?! Наглец! — Айгима жаждет сочувствия, поддержки старших.

Обе тетки слова не могут сказать — чего угодно ждали, только не такого.

Муслимат первая сообразила — расплывается в улыбке, кидается к племяннице. Страстно обнимает, прижимает, и плачет, и смеется:

— Бедная моя! Что с тобой делает образование. Туда-сюда ехать надо! Туда-сюда выбирать надо! Кровиночка моя! Плюнь на этого научника! Правильно делаешь! Есть Хасан, над ним царствовать будешь. Ты ученая, да? Он — сапожник. Неужели не ученый?! Сколько у меня заказчиц — модницы, первый сорт. Что слышу? «Пробиться к Хасану, заказать у Хасана». Профессор своего дела! Нет больше таких в Махачкале. — Она поднимает новые босоножки, крутит в солнечном луче. И правда — они изумительны в своем цветении, линии их безупречны, нельзя не любоваться. — Муслимат торжествующе произносит? — Нет Хасана, кроме Хасана, и Айгима невеста его!

— Ты от него принесла? — едва ли не с возмущением спрашивает Айгима.

— Как так я? Зачем я? Сам. Спроси Зулейху — собственноручно принес. Профессор!

И тут маленькая Зулейха вырывает из рук сестры босоножки, швыряет в угол комнаты.

Сейчас она скажет.

Неужели скажет? Быть не может. Соседки видели, как стоит у плиты Зулейха, гости Ахмеда — мужа ее — видели, как, пряча лицо, несет к столу блюдо с пловом. Кто слышал слово ее?

И вот заговорила, серенькая, вроде бы даже запела. Тонким, мышиным голосом:

— Ты надо мной старшая сестра, умная, практичная. Жизнь знаешь. Ой, сестра, сестра-а! Как можешь? Ахмед на работе — показал бы тебе. Слушай голос родного нашего аула Ашты, слушай, как смеются над тобой. Мы из аула давно переселились. Я с Ахмедом, ты с Шарипом — обе городскими стали. Тридцать лет прошло. Сын мой здесь родился, учили, учили его, надеялись — он в море ушел, простой рыбак. Могу гордиться перед людьми аула? У тебя детей не было, муж твой погиб, наша племянница — вот кто гордость твоя, вот кто гордость моя. Ты назвала сапожника Хасана профессором. Себя назови — ведь и ты мастерица, и за тобой заказчицы бегают, живешь хорошо. Мой Ахмед разве не лучший кузнец на заводе? Тоже весь город знает. Тоже профессор своего дела. Но никто им не гордится, и сам не гордится.

— Как не гордится, если весь город знает? — перебила Муслимат сестру.

— Город, газеты, что нам, а? Наш аул гордиться должен, род наш весь. Ты бы видела, сестра, как радовался Ахмед, когда Айгима получила диплом. Это знаешь? Это понимаешь? Во всей нашей семье, во всем роде — первая с дипломом, с высшим образованием… Для сапожника, для кузнеца, для слесаря, для рыбака? Так говорю — не так?! Молчи, молчи, Муслимат, умоляю. И ты молчи, паршивая девчонка. Что такое он за тебя решил? Прыгать до потолка надо. Петь надо, как птица поет… А когда птица поет? Когда счастлива, когда муж есть. Он же за тебя ходил, старался — перед всеми открыл: «Дело сделано, мы муж и жена». Ты дочка сестры нашей, сиротка, бедная, сундука нет у тебя. Если б не Советская власть — могла бы выйти за богатого?

— А Хасан не богатый, что ли? — с неуверенным возмущением говорит Муслимат.

— Оставь! Не в богатстве счастье. Для чего образование женщи-не! Ты… ты, сестра Муслимат, вовремя напомнила. Верно, верно — первый раз после семилетки жениха из аула для нашей Айгимы привезли. Какой был жених?

Муслимат от души хохочет:

— Сопливый.

— Не смейся — сопливый к тому времени десятилетку кончил, трактористом стал. Помнишь, сваты грамоту принесли…

— Ха-ха! — грохочет Муслимат.

Вспомнив давнее это происшествие, улыбается сквозь слезы и Айгима. Улыбка ее еще больше вдохновляет Зулейху. Теперь она говорит проникновенно:

— Да, да, грамоту с золотыми буквами… Ахмед тогда, ой, как смеялся. Проводил гостей, так мне сказал: «Неужели для тракториста наша Айгима?! Пусть лучше дальше учится».

— Ну для чего это, тетя Зулейха!

— Подожди, подожди, девочка. После десятилетки второй жених был. Забыла? Заведующий пришел с калымом, фермой заведовал, барана привез, в папахе вошел, трубку курил — сам баран! Ни одной книжки не читал. — Муслимат и Айгима смеются, но Зулейха не разделяет их веселости, ей не до шуток. Оглядев комнату, задержав взгляд на этажерке с книгами, говорит со слезами в голосе: — Вот сколько книжек накупила наша племянница. Все до строчки прочитала, каждую букву. Для сапожника мучилась? Для него ночи не спала?! Зачеты-мачеты, экзамены-мекзамены!..

Айгима в недоумении:

— Да не собираюсь я ни за какого Хасана!

— За кого же ты собираешься?! — гремит Муслимат. — Чего ты нам голову морочишь!

— Мой Ахмед, слушай, что сказал, когда три дня назад племянница новость принесла, спасибо тебе — ты тоже кормилица, не одни только мы. Слушай, что сказал: «Умница! Добилась своего». — Зулейха поворачивается к Айгиме. — Целовал тебя. Первый раз в жизни. А ты, а ты… — Она с рыданиями падает в ноги Айгиме. — Ой, Айгима-а, девочка, что такое ты делаешь! Как тебе трудно было, неужели опять учиться, учить, учебник, книги… Женщина женщиной должна быть, детей рожать, мужу обеды готовить, заботиться о нем. Не бросай ученого — твое счастье в нем. Мало что лысый — за его спиной беды знать не будешь.

Айгима, глядя в окно:

— Не люблю я его больше.

— …ты ученая, и муж должен быть ученый…

— Нет, нет, — не могу простить.

Выскакивает кукушка в часах, Зулейха подымается с коленей:

— Уже полдесятого! — вся трясясь, изнемогая от волнения и возмущения: — Ой, Айгима, Айгима, удар нам в сердце наносишь. Как Ахмеду скажу… Мы ж тебя за дочку считали. Ждали радости от тебя, дождались. В аул письма послали, перед всеми знакомыми гордились: племянница не зря в институт пошла, не зря ночами мучилась. Не учительницей будет — женой большого хакима. Ой, Айгима, не делай глупости, не позорь нас, стариков…

— Что вы говорите, как вам не стыдно, тетя! — Айгима одним рывком сбрасывает с себя новое платье. Движения ее судорожны. Она мечется по комнате. Кое-как одевается в старое. Хватает сумку, наспех причесывается, берет новые босоножки, приостанавливается в дверях, хочет что-то сказать, но отмахивается и убегает.

— Побойся аллаха, Айгима! — кричат обе тетки…»