Без семьи

Всё складывалось благоприятно и точно так, как писал мне Маттиа. Когда поезд тронулся, я уселся перед входной дверью, спиной к ходу поезда. Полицейский сидел напротив меня. Мы были одни в купе.

– Ты говоришь по-английски? – спросил меня полицейский.

– Немного.

– А понимаешь английский?

– Понимаю почти всё, если говорят не слишком быстро.

– Тогда, мой мальчик, я дам тебе хороший совет: не хитри перед судом, сознайся в своей вине. Ты этим заслужишь всеобщее расположение. Нет ничего хуже, когда люди возражают против очевидного; поэтому тот, кто сознаётся, вызывает к себе расположение и доброе отношение. Так вот скажи, как было дело, и ты получишь от меня монету. Ты увидишь, деньги тебе очень пригодятся в тюрьме.

Я чуть было не ответил: «Мне не в чем сознаваться», но быстро спохватился и промолчал, решив, что мне нужно заслужить расположение полицейского.

– Подумай хорошенько, – продолжал он, – и когда оценишь мой совет, вызови меня к себе. Спроси тогда Дольфена, хорошо?

Я утвердительно кивнул.

Я стоял облокотившись о дверь, стекло которой было опущено. Я попросил у полицейского позволения смотреть в окно, а так как он тоже хотел «заслужить расположение», то ответил, что я могу смотреть сколько мне хочется. Чего ему было бояться?

Поезд шёл полным ходом. Вскоре полицейскому стало холодно, так как ветер дул прямо в окно; он отошёл от двери и уселся посередине купе. Что касается меня, то я не чувствовал холода. Тихонько высунув наружу левую руку, я повернул ручку двери, а правой придерживал её, чтобы она не открылась.

Время шло. Вдруг паровоз засвистел и стал замедлять ход. Наступил долгожданный момент. Я быстро толкнул дверь, сильным прыжком выбросился из вагона и очутился в канаве. К счастью, я не расшибся, так как упёрся руками в покрытый дёрном откос, но удар был настолько силён, что я свалился с ног и потерял сознание.

Когда я пришёл в себя, мне показалось, что я всё ещё еду в поезде. Однако – странная вещь! – всё лицо моё было мокрое, на щеках и на лбу я чувствовал нежную и горячую ласку. Я открыл глаза. Собака! Какая-то противная жёлтая собака лизала меня. Глаза мои встретились с глазами Маттиа, стоявшего рядом со мной на коленях.

– Ты спасён! – воскликнул он, отстраняя собаку и целуя меня.

– Где мы находимся?

– В повозке. Нас везёт Боб.

– Как дела? – спросил Боб, обернувшись.

– Не знаю. Кажется, всё в порядке.

– Попробуй пошевелить руками и ногами! – закричал Боб.

Я проделал то, что он мне велел.

– Отлично, – сказал Маттиа. – Ничего не сломано.

– Как всё произошло?

– Ты благополучно выпрыгнул из поезда, но толчок оглушил тебя, и ты свалился в канаву. Боб, видя, что ты не идёшь, кубарем слетел вниз с пригорка и принёс тебя на руках. Нам показалось, что ты умер. Натерпелись мы страха и горя! Но, слава богу, ты жив.

– А полицейский!

– Едет дальше в поезде, который, конечно, не остановился.

Я узнал самое главное. Оглядевшись вокруг, я увидел жёлтую собаку, нежно смотревшую на меня преданными глазами, похожими на глаза Капи. Но ведь мой Капи был белым!

– А Капи? – спросил я. – Где он?

Прежде чем Маттиа успел мне ответить, жёлтая собака бросилась ко мне и начала с визгом меня лизать.

– Да вот он! – сказал Маттиа. – Мы его выкрасили.

Тогда я в свою очередь стал гладить и целовать Капи.

– Почему ты его выкрасил? – спросил я.

– Это целая история, сейчас я тебе расскажу.

Но Боб не позволил ему рассказывать.

– Правь лошадью, – обратился он к Маттиа, – и держи её хорошенько. А я пока займусь повозкой. Надо её привести в такой вид, чтобы её не узнали на заставах.

Наша повозка представляла собой обычную повозку с холщовым верхом, натянутым на обручи. Боб уложил обручи в повозку, сложил холст вчетверо и велел мне им накрыться. Затем посоветовал Маттиа тоже спрятаться под холст. Таким образом, повозка сразу изменила свой внешний вид: у неё не стало верха и вместо трёх человек в ней сидел только один. Если за нами будет погоня, то приметы, какие будут давать люди, видевшие нашу повозку, всех собьют с толку.

– Куда мы едем? – спросил я Маттиа, когда он растянулся рядом со мной.

– В Литтлхэмптон. Это маленькая приморская гавань, где у Боба есть брат – капитан небольшого судна, плавающего за маслом и яйцами во Францию. Если мы спасёмся, – а мы наверное спасёмся, – то будем всецело обязаны Бобу. Всё сделал он. Что бы мог сделать я один? Боб придумал выдуть из трубки записку и научить тебя выпрыгнуть из поезда; он же уговорил своих товарищей дать нам лошадь. Наконец он нашёл судно для переезда во Францию, потому что, если бы ты попытался уехать на пароходе, тебя бы наверняка задержали. Видишь, как хорошо иметь друзей!

– А кому пришло в голову увезти Капи?

– Мне. Но это Боб решил выкрасить его в жёлтый цвет, чтобы его не узнали, после того как мы стащили его у полицейского Джерри, «сообразительного» Джерри, как его назвал судья. На этот раз он не оказался таким сообразительным и проворонил Капи. Правда, Капи, почуяв меня, почти всё сделал сам.

– А как твоя нога?

– Зажила или почти зажила, право, не знаю. Мне некогда было о ней думать.