Без семьи

Скоро мы подошли к реке и перешли её по такому грязному мосту, какого я ещё никогда в жизни не видел. Чёрный, как толчёный уголь, снег лежал на дороге рыхлым пластом, и ноги погружались в эту грязь по щиколотку. За мостом находилась деревня с узкими улочками; за этой деревней снова потянулись поля, но уже застроенные жалкими, невзрачными домишками.

По дороге непрерывно катились экипажи и повозки. Я поравнялся с Виталисом и шёл теперь справа от него. Капи бежал сзади. Скоро сельская местность кончилась, и мы очутились на улице, конца которой не было видно. По обеим сторонам находились бедные и грязные дома. Снег в некоторых местах был собран в кучи, и на них валялись гнилые овощи, зола и всякого рода мусор. От всего исходило нестерпимое зловоние. Детишки с бледными личиками играли перед дверями домов. Поминутно проезжали тяжёлые экипажи, от которых они ловко увёртывались.

– Где мы? – спросил я у Виталиса.

– В Париже, мой мальчик.

– В Париже?!

Неужели это Париж? А где же мраморные дворцы? Где прохожие, одетые в шелка? Как мало походила окружавшая меня действительность на то, что было создано моим пылким детским воображением! Неужели это тот самый Париж, куда я так жадно стремился попасть? И здесь мне придётся провести целую зиму без Виталиса… и без Капи!

Глава XVI Гарафоли

Чем дальше мы шли по Парижу, тем большее разочарование охватывало меня. Сточные канавы были покрыты льдом; грязь, смешанная со снегом, становилась всё чернее и чернее. Жидкие комья этой грязи летели из-под колёс экипажей и залепляли прохожих, вывески и окна домов, где ютились лавчонки.

После того как мы долго брели по одной довольно широкой улице, Виталис свернул направо, и мы очутились в совсем бедном квартале. Высокие чёрные дома, казалось, соединялись наверху. Посреди улицы протекал грязный, вонючий поток, но на него никто не обращал внимания – на мокрой мостовой толпилось множество народа. Нигде не видел я таких бледных лиц и никогда не встречал таких дерзких и развязных ребят, как те, что шныряли среди прохожих. В многочисленных кабачках мужчины и женщины пили, стоя перед оловянными стойками, и громко орали песни. На углу я прочёл название улицы: Де Лурсин.

Виталис, казалось, хорошо знал, куда шёл; он осторожно пробирался между людьми, стоявшими на дороге. Я шёл по его пятам и для большей уверенности держался за край его куртки.

Пройдя двор и подворотню, мы очутились в каком-то мрачном колодце, куда, верно, никогда не проникало солнце. Хуже и отвратительнее этого места я ничего в своей жизни не видел.

– Дома ли Гарафоли? – спросил Виталис какого-то человека, который, светя себе фонариком, развешивал на стене тряпки.

– Откуда я знаю! Пойдите и посмотрите сами. Его дверь на самом верху, против лестницы.

– Гарафоли – это тот падроне, о котором я тебе говорил, – объяснил мне Виталис, поднимаясь по лестнице, ступеньки которой были так скользки и грязны, словно они были вырыты в сырой глине. – Он живёт здесь.

Улица, дом, лестница уже внушали отвращение. Каков же будет хозяин?

Поднявшись на четвёртый этаж, Виталис без стука открыл дверь, которая выходила на площадку, и мы очутились в большой комнате, похожей на просторный чердак. Середина её была пуста, а по стенам стояло двенадцать кроватей. Стены и потолок, когда-то белые, стали теперь от копоти, пыли и грязи какого-то неопределённого цвета, штукатурка местами отвалилась. На одной из стен рядом с нарисованной углем головой были изображены цветы и птицы.

– Гарафоли, вы дома? – спросил Виталис, входя. – Я никого не вижу. Ответьте, пожалуйста, с вами говорит Виталис.

Комната, освещённая тусклой лампой, висевшей на стене, казалась пустой, но на слова моего хозяина откликнулся слабый детский голос:

– Синьора Гарафоли нет дома, он вернётся через два часа.

К нам подошёл мальчик лет десяти. Он еле тащился, и я был так поражён его странным видом, что даже сейчас, столько лет спустя, вижу его перед собой. Казалось, у него не было туловища, а непомерно большая голова сидела прямо на ногах, как это часто изображают на карикатурах. Лицо его выражало глубокую грусть, кротость и покорность судьбе. Он был некрасив, но его большие кроткие глаза и выразительные губы обладали каким-то особым очарованием.

– Ты уверен, что хозяин вернётся через два часа? – спросил Виталис.

– Совершенно уверен, синьор. В этот час мы обедаем, и он сам раздаёт обед.

– Если он возвратится раньше, скажи ему, что Виталис придёт сюда через два часа.

– Через два часа? Хорошо, синьор.

Я хотел последовать за Виталисом, но он меня остановил:

– Побудь здесь, ты отдохнёшь до моего прихода.

Видя, что я испугался, он прибавил:

– Не беспокойся, я вернусь.

Когда на лестнице затих стук тяжёлых шагов Виталиса, мальчик обернулся ко мне.

– Ты из нашей страны? – спросил он меня по-итальянски.

Живя с Виталисом, я настолько хорошо выучил итальянский язык, что свободно понимал всё, хотя сам на нём не говорил.

– Нет, – ответил я по-французски.

– Ах как жаль! – сказал он, печально глядя на меня своими большими глазами. – Я бы хотел, чтобы ты был из нашей страны.