Без семьи

– Из какой страны?

– Из Лукки[9]. Ты бы тогда сообщил мне какие-нибудь новости.

– Я француз.

– Тем лучше.

– Ты разве больше любишь французов, чем итальянцев?

– Нет. Я говорю: тем лучше для тебя. Потому что итальянец, верно, приехал бы сюда для того, чтобы служить у синьора Гарафоли, а это малозавидная участь.

– Разве синьор Гарафоли такой злой?

Мальчик ничего не ответил, но взгляд его был красноречивее слов. Потом, как бы не желая продолжать разговор на эту тему, он повернулся ко мне спиной и направился к большой печке, занимавшей конец комнаты. В печке горел сильный огонь, и на этом огне кипел большой чугунный котёл. Желая погреться, я подошёл к печке и тут заметил, что этот котёл был какой-то особенный. Крышка с узкой трубочкой, через которую выходил пар, была с одной стороны плотно прикреплена к котлу, а с другой – заперта на замок.

Я уже понял, что не следует задавать нескромные вопросы относительно Гарафоли, но спросить про котёл – это дело другое.

– Почему котёл на замке?

– Для того чтобы я не мог отлить себе супу.

Я не мог удержаться от улыбки.

– Тебе смешно? – грустно продолжал он. – Ты, верно, думаешь, что я страшный обжора. Нет, я просто голоден и от запаха супа становлюсь ещё голоднее.

– Неужели синьор Гарафоли морит вас голодом?

– Если ты будешь у него работать, то узнаешь, что здесь не умирают с голоду, но жестоко страдают от него. В особенности страдаю я, потому что таково моё наказание.

– Наказание? Умирать с голоду?

– Да. Об этом я могу рассказать. Если Гарафоли станет твоим хозяином, тебе это может пригодиться… Синьор Гарафоли мой дядя, он взял меня к себе из милости. Надо тебе сказать, что моя мать вдова и очень бедна. Когда Гарафоли в прошлом году приехал в нашу деревню, чтобы набрать себе детей, он предложил матери взять меня с собой. Нелегко было моей матери со мной расставаться. Но что поделаешь, раз это необходимо! А это было необходимо, так как у неё нас шесть человек, и я самый старший. Гарафоли предпочёл бы взять моего брата Леонардо, потому что Леонардо очень красив, а я безобразен. Красивому легче зарабатывать деньги, но мать не захотела отдать Леонардо. «Раз Маттиа старший, – решила она, – то пускай он и едет». И вот я уехал с дядей Гарафоли. Представляешь себе, как мне тяжело было покидать дом, плачущую мать и в особенности маленькую сестрёнку Кристину, которая очень любила меня. Мне было также очень жаль расставаться с братьями, товарищами и родной деревней.

Я очень хорошо знал, как трудно расставаться с любимым домом, и до сих пор не забыл, как сжалось моё сердце, когда я в последний раз увидел белый чепчик матушки Барберен.

Маленький Маттиа продолжал свой рассказ:

– Когда мы уезжали, я был у Гарафоли один; но через восемь дней нас уже было двенадцать, и мы все отправились во Францию. Ах, какой длинной и печальной показалась мне и моим товарищам эта дорога! В конце концов мы прибыли в Париж. Здесь нас рассортировали: более крепких отобрали для работы печниками и трубочистами, а более слабых заставили играть и петь на улицах. Я оказался недостаточно сильным для того, чтобы работать, и недостаточно красивым, чтобы надеяться на хорошую выручку от игры на гитаре. Поэтому Гарафоли дал мне двух белых мышек, которых я должен был показывать в подворотнях, и заявил, что я должен приносить домой ежедневно не меньше тридцати су. «Сколько су ты недоберёшь до тридцати, – добавил он, – столько ударов палкой получишь вечером».

Набрать тридцать су очень трудно, но выносить палочные удары ещё труднее, особенно когда тебя бьёт Гарафоли. Я делал всё, чтобы собрать нужную сумму, и не мог. Не знаю почему, но мои товарищи были счастливее меня. Это выводило из себя Гарафоли. «Какой идиот этот Маттиа!» – говорил он.

Наконец Гарафоли, видя, что колотушками ничего не достигнешь, придумал другое средство. «За каждое недоданное су я буду удерживать одну картошку из твоего ужина, – объявил он мне. – Надеюсь, что твой желудок будет чувствительнее твоей шкуры». Через месяц или полтора после такой голодовки я здорово исхудал. Я сделался бледным – таким бледным, что часто слышал, как про меня говорили: «Вот ребёнок, умирающий с голоду». Меня стали жалеть в нашем квартале, и я частенько получал кусок хлеба или тарелку супа. Это было для меня хорошим временем. Гарафоли не колотил меня больше, а когда он лишал меня картошки за ужином, я не очень огорчался, так как имел уже кое-что на обед. Но раз Гарафоли увидел, как одна торговка фруктами кормила меня супом, и понял, почему я не жалуюсь на голод. Тогда он решил не пускать меня больше на улицу, а заставил варить суп и заниматься уборкой комнаты. Но чтобы при готовке супа я не мог попробовать его, он изобрёл этот замок. Утром перед уходом он кладёт в котёл говядину и овощи, а затем запирает крышку. Я должен следить за тем, чтобы суп кипел. Отлить его через узкую трубку невозможно. С тех пор как я работаю на кухне, я чувствую себя ужасно. Запах горячего супа только увеличивает мой голод. Скажи, очень ли я бледен? Мне никто не говорит правды, а зеркала здесь нет.