Без семи праведников...

Камилла, испуганная и поражённая услышанным, почти не помнила, как зашла к Дианоре ди Бертацци, рукодельничавшей вместе с Джованной ди Монтальдо и, растирая пальцами мучительно болевшие виски, проронила, что, оказывается, убитый интендант был еретиком-содомитом, совратившим кого-то из молодых камергеров. Господи, что творится в замке? Дианора в ответ только вздохнула, а Джованна несколько принуждённо кивнула и, ничего не сказав подругам, вскоре ушла к себе.

Муж встретил её недоуменным взглядом: его супруга едва не споткнулась на пороге и почти без сил рухнула на стул. Ипполито молча ждал, не понимая её волнения, потом напрягся. Неужто снова Соларентани? Он ошибся. Супруга отдышалась и наконец выговорила:

— Только что… только что Камилла Монтеорфано сказала Дианоре, что сама слышала от Тристано д'Альвеллы, что Тиберио Комини совратил кого-то из молодых камергеров.

Ипполито замер с полуоткрытым ртом, медленно переведя глаза с пола на жену и обратно.

— Что? Ты думаешь… Нет!

Джованна молчала. В отличие от многих женщин, волею судеб становящихся мачехами взрослых сыновей своих вдовых мужей, ей повезло. Никаких разногласий и ссор с Маттео у неё никогда не было. Изголодавшийся по материнской ласке пятнадцатилетний мальчишка принял молодую жену отца с доверием, которое та постаралась оправдать. И хоть он, ныне уже двадцатичетырёхлетний, видел в ней скорее старшую сестру, чем мать, они неизменно ладили. Удар, будь это правдой, был бы и для неё немалый.

Но для Ипполито сама мысль о том, что его сын… Его сковало ужасом, в глазах потемнело.

— Ты… хочешь сказать… он… Что они сделали его ганимедом или он согласился… он пошёл на эту мерзость ради денег?

— Да подожди ты! Она говорила о ком-то из камергеров! Имени д'Альвелла не называл.

Ипполито со свистом втянул в себя воздух и резко встал. В глазах все плыло, но он двинулся к двери и, почти ничего не видя перед собой, понёсся в коридор, где жили камергеры. Сына он застал у себя в комнате, занятого склокой с пажом, омерзительно почистившим его латы. Маттео был раздражён — причём, сразу тремя обстоятельствами: неудачей на турнире в поединке с мессиром Бальди, чего не мог простить себе, ссорой с синьориной Фаттинанти, коя нравилась ему, но упорно не замечала его ухаживаний, и нелепым проигрышем в карты в кабачке. Фортуна отвернулась от него. На паже он просто срывал злость, хоть ленивый шельмец и вправду поработал из рук вон плохо. Вид отца, явно разъярённого чем-то, сразу заставил Маттео, ощущавшего, что рыло у него в пуху, особенно из-за проигрыша пяти лир, насторожиться и прогнать пажа к чёрту. Однако первые же слова отца ошеломили юнца.

— Ты когда-нибудь позволял мерзавцу Комини прикасаться к тебе? Он совратил тебя?

Маттео изумился.

— Мессир Тиберио? Почему мерзавец? Его же убили. Почему ты так о нём, отец?

Дыхание Монтальдо чуть успокоилось. В глазах прояснилось. Ну, конечно, как же он не подумал-то? Тиберио просто побоялся бы предложить мерзость его сыну. За подобное Ипполито убил бы его на месте или бездумно сволок бы в Трибунал к Портофино. Церемониймейстер окончательно успокоился. Вздор это все, это не Маттео, а сын… Он снова замер. Так, стало быть, мерзавец совратил сынка Донато или сына Наталио? Господи, вот ужас-то.

Он осторожно поинтересовался у Маттео, проигнорировав его предыдущие вопросы.

— А что… Алессандро и Джулио… при деньгах?

Маттео пожал плечами.

— Не сказал бы, что подаяние просят, но на безденежье жалуются. Денег всегда не хватает.

— Особенно тебе, — раздражённо бросил Ипполито, однако раздражение было притворным и таило облегчение. — Сколько тебе надо, транжира?