Без своего мнения. Как Google, Facebook, Amazon и Apple лишают вас индивидуальности

Историк культуры Тед Страйфас писал, что мода на книжные полки в межвоенный период символизировала «респектабельность и изобилие, которые могли быть продемонстрированы не только через потребление, но – что в равной степени важно – путем накопления и демонстрации печатных книг».

Быстрое распространение книжных полок и шкафов было встречено с радостью, поскольку оно вдохнуло в издательский бизнес новую жизнь. Статья в Publishers Weekly радостно призывала: «Нам выгоден спрос на книги для новых домов, построенных в последние несколько лет… Пора воспользоваться им и уверенно двигаться вперед!» Этот феномен был классическим примером того, о чем писал социолог середины XX в. Ирвинг Гофман в своей книге «Представление себя другим в повседневной жизни» (“The Presentation of Self in Everyday Life”). Он понимал, что мы раскрываем свой образ, будто актеры в пьесе. Мы выбираем себе реквизит и обстановку, чтобы придать нашему персонажу убедительности. Для растущего среднего класса, озабоченного своим местом в мире, книги создавали впечатление заслуженного перехода в более высокую общественную прослойку.

Сегодня New Yorker служит подобного рода реквизитом, когда его читают в метро или выкладывают на журнальный столик на всеобщее обозрение. Читатели демонстративно раскрывают его как знак своего космополитизма и любви к чтению. New Yorker публикует известную долю рафинированного кликбейта[125] и статей по самопомощи (замаскировав их под социологию). Тем не менее журнал в значительной степени смог освободиться от рекламной зависимости и перейти на финансовую поддержку со стороны читателей. Даже получая доход от рекламы, New Yorker сохранял разборчивость в отношении этих денег. (Во время своего долгого правления на посту главного редактора знаменитый своими пуританскими взглядами Уоллес Шон часто отказывался от рекламы, которую считал неподобающей, особенно – от рекламы женского белья.) New Yorker защищал от обесценивания свой главный актив, бумажный выпуск журнала, сопротивляясь желанию выложить его содержание бесплатно в Интернет.

Разумеется, New Yorker занимает в культуре особое место, и так было всегда. Но можно приобрести культурный престиж, начав с нуля. Как ни странно, лучше всего этот трюк удавался технологическим компаниям. Реклама iPad показывала его в качестве средства для чтения New York Times и New Yorker или для занятия такими хобби, как астрономия или художественная фотография. Рекламные материалы Amazon показывают путешественников, находящихся в самых космополитических местах мира с Kindle в руках. Они утвердили себя одновременно в качестве статусного символа и устройств, с помощью которых достигается культурная утонченность.

Именно здесь движения в области питания: slow food, за органические продукты и тому подобные, – подают наглядный пример. Культура должна подавать себя как органическая альтернатива, как символ социального статуса и устремления. Медиа должны отбросить все, чему научились на последней фазе своего развития, чтобы возглавить восстание против стиля написания текстов, поощряемого технологическими компаниями: полного заимствований, легковесного, ориентированного на скорость. Подписка дает возможность сойти с рельсов кликбейта. (Сразу после победы Дональда Трампа на президентских выборах New York Times успешно продала публике свой образ в качестве оплота демократии, приобретя 130 000 подписчиков и косвенно противопоставив себя Facebook как болоту, где процветают теории заговора и обман.) Конечно, в сети всегда можно будет найти много информации бесплатно. Но если просвещение и достоинство не бесплатны и не приобретаются без усилий, такая плата представляется разумной.

Слова «культура» и «сельское хозяйство» («агрикультура») происходят от латинского colere. Великий критик Реймонд Уильямс извлек на свет эту окаменелость: «Colere имеет много значений: населять, возделывать, защищать, поклоняться». Когда латинский корень пришел в английский язык, он относился исключительно к земледелию и скотоводству. «Культура» означала заботу о растениях и скоте в процессе их естественного роста.

Накануне эпохи Просвещения это слово стали употреблять как метафору в отношении людей, о которых тоже следовало заботиться. В первую очередь ум требовал внимания, защиты и возделывания. Томас Мор: «ради культуры и выгоды их умов»; Фрэнсис Бэкон: «культура и возделывание умов». Слово «культура» никогда не имело четко определенного значения. Напротив, мы применяем его без разбора и наполняем смыслом по собственному усмотрению. Уильямс называл культуру «одним из двух или трех наиболее сложных и многозначных слов английского языка».

Несмотря на свою долгую и извилистую историю, слово сохраняет следы первоначального colere. Наша вера в культуру слабеет, уступая место увлечению данными, но мы еще поклоняемся в ее святилищах. Мы еще верим, что изобразительное искусство, книги, музыка и фильмы могут помочь нам в возделывании самих себя. Именно это имел в виду Луи Брэндайс, когда говорил о «развитии способностей».