Без тебя

Когда я с ним познакомилась, ему исполнилось сорок четыре года. Харуто всеми силами пытался найти способ побороть болезнь. Я была на десять лет его младше. Там, где он чувствовал злость, я испытывала лишь страх. У меня начали подергиваться руки. Внятность моей речи тоже оставляла желать лучшего. Но самым худшим было то, что мой разум словно погряз в болоте. Мыслям приходилось преодолеть вязкую жижу прежде, чем они обретали ясность. Когда я пыталась заглянуть в будущее, то видела ужасающий ураган неопределенности.

Харуто был другим. Он получил степень магистра по экологии, поэтому кое-что знал о генетике и стволовых клетках. Несколько лет он потратил, изучая прорывы в лечении редких генетических заболеваний, и был твердо уверен, что есть способ победить болезнь. Он хотел убедить Линн попробовать что-то экспериментальное. Если не удастся, Харуто собирался обойтись без нее.

Я присосалась к нему, словно паразит. Когда он вернулся после встречи с врачом, я всучила Харуто свою деловую визитку и попросила позвонить мне. Моя встреча с Линн в тот день оказалась полезной, как и все последующие. Харуто позвонил мне вечером. Мы встретились в кафе. Минули недели, затем месяцы, и вышло так, что мы стали жить вместе. Харуто обитал в крошечной квартирке в центральном деловом районе города. Стены там были оклеены страницами с журнальными статьями, листочками с какими-то высказываниями и электронными адресами. Аптечка, висевшая в ванной, была забита лекарствами.

К тому времени Харуто уже успел сделать себе имя. Он уже давно деятельно занимался защитой окружающей среды. Страсть к борьбе он унаследовал от Дженис и Райана. Они совершали безумные поступки, например, приковывали себя цепями к деревьям тропического леса, а их приемный сын был рядом. Их одержимость оставила на нем заметный след. Харуто работал на всемирные экологические организации, участвовал в кампаниях по защите китов, пчел и небольших лесов, в сохранении которых другие не видели особого смысла.

Впрочем, ко времени нашего знакомства единственной его заботой было спасение самого себя. Он жил на сбережения, но вскоре я стала ему финансово помогать. Меня это не волновало. Я занималась коммерческим правом, поэтому могла себе это позволить. К тому же проявлять бережливость при данных обстоятельствах не было смысла. Я воспринимала наши отношения как выгодный взаимообмен: я оплачивала его ипотеку, он дарил мне надежду.

На сайт доктора Чарльза Харуто вышел после долгих и неудачных поисков. Люди, которые, впрочем, мало разбирались в науке, поддерживали утверждения доктора, что его методика помогает. Харуто искал клинику и невролога, занимающегося лечением стволовыми клетками, которое запрещено в подавляющем большинстве стран мира. Тысячи неизлечимых больных, подобно Харуто, ежедневно тщетно искали этот самый спасательный трос, чаще всего становясь жертвами всевозможных мошенников. В отличие от них, Харуто точно знал, что ищет. Он послал доктору Чарльзу целый список вопросов. Получив на них вполне удовлетворительные ответы, Харуто несколько раз беседовал с врачом по скайпу. А потом он однажды вечером сообщил, что мне надо продать кое-какие из моих ценных бумаг и взять на работе продолжительный отпуск.

Дженис и Райан умоляли нас не уезжать. Райан очень надеялся на то, что, если мы продолжим соблюдать режим, предписанный Линн и клиникой, специализирующейся на лечении болезни Хантингтона, мы будем иметь в запасе годы, возможно, десятилетия, прежде чем болезнь разрушит нашу жизнь. Кто знает, что случится за эти годы? Впереди нас ждало медленное угасание. За это время пройдут клинические исследования новейших лекарственных препаратов. Не исключено, что будет изобретено лекарство от этой болезни. Дженис, само собой разумеется, просто хотелось иметь Харуто у себя под крылом. Она боготворила своего приемного сына. Если бы ей позволили, полагаю, она с радостью нянчилась бы с ним у себя дома до самого конца.

Помню, как мне было не по себе, когда я пришла к Алану и сообщила, что собираюсь на год отойти от дел. Все знали, что я больна. Работала я не особенно эффективно. Я это прекрасно сознавала, но ничего не могла с этим поделать, как бы ни старалась. Больше я не выступала в суде, не только потому, что не могла должным образом уследить за собственными мыслями. Моя речь, когда я уставала, теряла внятность, а слова словно извергались волнами, между которыми образовывались длительные паузы. Но самым страшным для меня оказалось то, что мои ступни начали терять чувствительность. Мне пришлось сменить туфли на высоких каблуках на балетки, чтобы случайно не упасть. Алан беспокоился, он помогал, хотя я не стала рассказывать ему, что со мной не в порядке. В тот день, когда я попросила об «отпуске», он меня, признаться, шокировал, крепко обняв на прощание.