Без тебя

Клиника находилась в Мексике. Там все было зарезервировано на месяцы вперед, но мы с Харуто попытались выжать все возможное из этого ожидания. Мы перестали принимать прописанные нам лекарства и отправились в путешествие по Азии и Европе, пока наконец не очутились в Центральной Америке.

Ко дню перелета в Мексику я почти перестала чувствовать собственные ноги. Ходить я могла, но только не по пересеченной местности. Я, отчаявшаяся и неуклюжая, слепо следовала за Харуто. Он же страдал не столько физически, сколько психически. За одно утро Харуто легко мог из эйфории впасть в беспричинную раздражительность, а затем вернуться в прежнее эмоциональное состояние несколько раз, иногда совершенно без повода. Его кратковременная память еще особенно не пострадала, а вот с долговременной дела обстояли ужасно. Однажды Харуто стоял насмерть в споре со мной, утверждая, что он живет в Перте, а не в Сиднее. По ночам я лежала без сна и раздумывала над тем, стоит ли ему позволять таскать меня за собой по всему миру, надеясь лишь на то, что доктор Чарльз, возможно, сумеет меня вылечить. Впрочем, без этой надежды у меня вообще ничего не оставалось, ради чего стоило бы жить, поэтому я решила, что пусть все идет своим чередом.

Доктор Чарльз был американцем. Постоянно он жил в Чикаго, а в Мексику летал несколько раз в год для лечения пациентов стволовыми клетками. Мы так и не узнали его фамилии. «Зовите меня доктор Чарльз», – говорил он. Его пациентам ничего не было известно о клинике в Чикаго, а чикагских пациентов лечить в Мексику он не отправлял. Таким образом он защищал свою профессиональную репутацию у себя дома.

Хотя с первой личной встречи доктор Чарльз произвел благоприятное впечатление на Харуто, лично я сразу же поняла, что мы совершили чудовищную ошибку. Внешне он походил на актера из рекламы, которую крутят по вечерам: скверный автозагар и ненатурально белые зубы в обрамлении накачанных коллагеном губ. После того, как мы поздоровались, доктор Чарльз тотчас же обрушил на нас целый ворох заоблачных обещаний и вздорной статистики. Харуто, несмотря на весь свой ум и осторожность, проявленные в Сиднее, на этот раз попался на золоченый крючок пустых посулов. Он, который отправлял врачу по электронной почте разумные, научно обоснованные вопросы, стал удивительно наивным. Помню, как я заметила восторг на лице Харуто, когда он слушал разглагольствования доктора Чарльза. Я же, хотя в то время почти ничего об этом не смыслила в теории, тут же отметила неправдоподобность заверений врача, а также бросающуюся в глаза вульгарную ненаучность того, чем американец нас потчевал.

Как бы там ни было, я согласилась. Возможно, я даже надеялась, что мнимое лечение меня быстро убьет.

Харуто лечили первым. Врачи собрали клетки с нашей кожи, а также, ради эксперимента, изучили нашу реакцию на наркоз. Доктор Чарльз сказал Харуто, что надеется со временем получить Нобелевскую премию, но также он сообщил нам, что пройдет еще немало лет, прежде чем другие медицинские учреждения начнут широко использовать его методы. Прошло несколько недель до того, как клетки были готовы. Харуто отвезли в операционную. Я встретилась с ним через несколько часов, когда Харуто восстанавливался после операции. Его общее состояние не изменилось, если не считать небольшого отверстия в черепе. Полагаю, операция на головном мозге была настолько безопасной, насколько это вообще возможно. Они даже не выбрили ему всю голову, лишь маленький участок вокруг небольшой ранки.

Первую операцию я пережила на следующий день. Помню, как очнулась после анестезии. Еще не ощутив слабую боль в голове, иголку капельницы в руке и головокружение, я почувствовала, как меня накрывает волна разочарования. Я была уверена, что умираю.

Когда в клинике убедились, что наши раны не инфицированы, мы вернулись в гостиницу и стали ждать.

Сначала мне показалось, что это все мне просто чудится, что я выдаю желаемое за действительное, воображаю себе, что ощущения возвращаются в мои ступни. Харуто тоже казалось, что симптомы его болезни стали менее заметными, хотя лично я ничего подобного не видела. Я ощущала, как в нем кипит с трудом сдерживаемое напряжение. Временами оно выплескивалось наружу в виде нерациональной раздражительности и истерик. Помню, что мне не раз приходилось уходить из гостиницы, когда Харуто впадал в иступленную, всепоглощающую ярость. Тогда я гуляла по улицам Мехико-Сити, ожидая, когда гроза уляжется. В начале наших отношений я пыталась утешить, отвлечь Харуто или взывала к его разуму, но после того как мы добрались до Мексики, достучаться до него в такие моменты стало просто невозможно. Его злость и нерациональное поведение все больше отдаляли нас друг от друга. Единственным выходом было избегать Харуто до тех пор, пока он не успокоится.