Без Царя…

Володька, рискуя жизнью, добежал до одного и зацепил канатом, после чего вернулся, необыкновенно довольный собой, а мы ухитрились притянуть к себе «путиловец», и разобрав на время часть баррикады, втянули его к себе, где и занялись тушением.

Со стороны рабочей гвардии началась запоздалая, заполошная стрельба, горячечная и не слишком умелая. Оскалившись болезненно, выцеливаю излишне высунувшихся красногвардейцев и стреляю, стреляю…

Попадаю часто, и каждый выстрел ощущается не только мягкой отдачей в плечо, но и неким предательством идеалов. Я же левый, я же…

… а они просто хотят убить меня и моих товарищей. Просто потому, что мы — Белая Гвардия[54], а я — один из её основателей! Так получилось…

Ещё догорает броневик, ещё сучат ногами умирающие, лежащие на развороченном снарядами асфальте по обе стороны баррикады, между грязных луж и покрытых копотью проплешин, а на той стороне уже поднялся белый флаг, приглашая к переговорам.

— Ну что? — пригнувшись, подбежал ко мне Щуров, на ходу пытаясь бинтовать ободранные, обожжённые ладони какой-то грязной тряпкой, и по-видимому, не замечая пока боли, отстранившись от неё. Не сразу понимаю, что от меня ждут решения… и кажется, не только Володька!

— А где… — имя командира, отвечающего за этот участок, как назло, напрочь вылетело из головы. В памяти остались только горящие энтузиазмом глаза, редковатые по молодости усы и вечный «Маузер» в правой руке.

— Убили, — понял меня правильно один из бойцов, сосредоточенно протирая грязные очки не слишком чистым носовым платком, — в самом начале ещё. Высунулся за каким-то чёртом, и…

Он помолчал, ещё раз протёр очки и сказал глухо, пряча лицо:

— Прямо в лоб! Затылок аж расплескался…

Киваю молча и гляжу по сторонам, видя ждущие взгляды товарищей.

«— Да что ты будешь делать! — и следующая, вовсе уж неуместная мысль, — От ненависти до любви один шаг…»

— Флаг есть? — спрашиваю, не глядя ни на кого. Ох, как не хочется принимать ответственность!

— Найдём! — обрадовался Щуров, и дёрнулся было бежать.

— Куда! — резко дёргаю его за полу грязного пальто, — В медпункт — живо! — Я… — вскинулся было Володя, выпятив вперёд грудь и челюсть, покрытую копотью и порезами.

— Головка от патефона! — резко перебиваю его, не обращая внимания на возмущённо округлившиеся глаза, — Это приказ!

— Вообще, — повышаю голос, стараясь зацепиться взглядом с каждым бойцом, — не бравировать дуростью! Обращаться в лазарет с ранениями, потёртостями и простудами, не доводя их до крайности! От того, что вы пролежите несколько минут, истекая кровью и паля куда-то в сторону противника, ситуация вряд ли измениться кардинальным образом. Лёгкое ранение, если вовремя не оказать помощь, может обернуться потерей крови, а потёртость — сепсисом! Если кому-то кажется это достойной платой, подумайте над тем, что после нескольких минут героического идиотизма вам придётся несколько дней, а то и недель, провести в лазарете, пока ваши товарищи будут воевать! Это ясно?

— Эк сказанул, — негромко услышал я чьё-то бормотание, — Героический идиотизм! Кхе! Метко, и не оспоришь!

Послышались шуточки, смешки, и нас начала отпускать наконец горячка боя. Достали папиросы, по рукам пошли фляжки с алкоголем и бутылки.

«— А руки-то дрожат!» — машинально отмечаю я, порываясь приказать отставить алкоголь, но вовремя осознаю, что в этих условиях несколько глотков спиртного — меньшее зло. Да, я помню, что даже сто грамм водки существенно ухудшают реакцию, целкость и прочие качества, необходимые на войне.

Но это всё-таки не закалённые солдаты, и алкоголь (в умеренных дозах!) в данном случае те самые гвоздики, которыми можно приколотить съезжающую крышу. Так что когда до меня дошла бутылка шустовского коньяка, я не стал строить из себя моралиста, а сделав символический глоток, передал дальше.

«— Братина!»

Белый флаг тем временем нашёлся у нас, и высунув его на древке, мы замахали красногвардейцам, соглашаясь с переговорами.

— Ну… — кто-то протянул мне уже подкуренную папиросу, и я за каким-то чёртом взял её, вставая в полный рост на подгибающихся от страха ногах, и в кои-то веки благодарный судьбе за физиономию с выразительностью кирпича. Не стреляют…

Оперевшись рукой на бочку, набитую камнями вперемешку с землей, легко перемахиваю ограду. С небольшим отставанием за мной следует знаменосец и вестовой.

Несколько секунд ожидания, и на той стороне выдвинулась группа переговорщиков, пойдя нам навстречу. Одна из физиономий, с дурацкими коротенькими усиками под носом, смутно знакома — кажется, кто-то из членов московского ЦК РСДРП, и вот он-то и возглавляет переговорщиков.

С белым флагом впереди идёт немолодой усатый рабочей, рыжеватый блондин с изрядной проседью и насквозь прокуренными, пожелтевшими усами щёточкой. Коренастый, низкорослый, он набычил лысеющую голову и сжал губы, глядя на нас с нескрываемым отвращением. Вижу, как он сдерживается, желая высказаться и затыкая сам себе фонтан красноречия. Аж желваки катаются на худом землистом лице.