Без видимых повреждений

Дороти говорила Данн, что ничего плохого не сделала, так почему же именно ей нужно уйти? Она была уверена, что Вильям всё равно знает, где находятся практически все убежища, а потому прятаться от него бессмысленно. Она просто не уходила. Ни в этот раз, и никогда после. Позднее Данн отзовется об этом моменте «твою ж мать». «У нас не было плана для женщины, которая отказывается от убежища. Нашим планом было само убежище», – говорила она.

Ту воскресную ночь Дороти и Кристен провели в убежище Салем, а на следующий день отправились в суд с Данн и юристом центра. Суд предоставил ей запрет на приближение – с одной оговоркой: Вильям заявил судье, что ему нужен доступ к гаражу, чтобы пользоваться инструментами для работы. Поэтому судья позволил Вильяму брать инструменты из дома утром и возвращать их вечером. Это было необычным указанием, но за Вильямом не было замечено жестокости, и конечно же ему нужно было сохранять рабочее место, пока он с Дороти разрешал супружеские споры.

После суда Вильям ушел из дома. А Дороти и Кристен въехали обратно. Дороти жила в трехэтажном доме, первый этаж которого полностью занимал гараж. Он примыкал к небольшой соседской парковке. Здания стояли так тесно, что между ними и руки не протянуть. Арендованный дом Дороти был обшит белой вагонкой с зеленой отделкой; пролет расшатанной деревянной лестницы вел к узкой веранде с двумя входными дверями. Кризисный центр поменял замки, установил систему безопасности и предоставил Дороти и ее дочерям мобильные телефоны. Женщине также выдали цепочку на шею для обеспечения немедленного реагирования при опасности. Однажды вечером Дороти готовила ужин и случайно задела кнопку. Приехало полдесятка полицейских машин, и Дороти было очень неловко за ложный вызов, поэтому она перестала носить цепочку, оставив ее в спальне.

Через десять дней после возвращения Дороти вошла в гараж взять машину. Ей нужно было поехать на собеседование по работе в супермаркет. Неожиданно Вильям, у которого был запрет на контакты, схватил женщину сзади и зажал ей рот. «Не кричи, а то застрелю», – предупредил он. Кейтлин, их старшая дочь, услышала звуки борьбы и, сбежав вниз, увидела, что отец держит мать. «Изо рта у нее шла кровь, она казалась страшно напуганной, – напишет Кейтлин в показаниях. – Я оставалась там, рядом с отцом и матерью, чтобы ничего не случилось». Через два с половиной часа Вильям ушел. На следующий день Дороти подала в полицию заявление о нарушении Вильямом запрета на контакты; оно было принято Робертом Вайлом. Они долго разговаривали; это была их первая встреча. Она сказала Вайлу о муже: «Каждый раз, когда я вижу его, мне страшно».

По словам офицера, Дороти была спокойна и рассудительна. Она сказала, что в убежище ей придется жить в одной комнате с двумя дочерями, что позволит Вильяму убить всех троих, если он найдет их. В собственном доме, как она уточнила, больше вероятности, что «он убьет только меня». Вайл просто онемел: «Она по сути говорила: “Я готовлюсь к смерти, а что делаете вы?” У меня просто не было слов».

Вайл, которого друзья зовут Бобби, к моменту знакомства с Дороти уже два десятка лет работал в органах правопорядка, продвигаясь к должности следователя. Нередко именно его первым вызывали на места самых жестоких преступлений в округе: дети, убитые родителями, жены, убитые мужьями. В Эймсбери, Массачусетс, как правило, не совершалось спонтанных преступлений вроде стрельбы из проезжающих автомобилей, уличных ограблений и случайных убийств. Бостон всего лишь в часе езды – вот это место для спонтанных преступлений. Ну а Эймсбери – рабочий массачусетский городок. Скромное очарование маленьких скверов и выложенных красным кирпичом тротуаров. Образец колониальной эстетики Новой Англии. И всё же город печально выделяется самым высоким уровнем домашнего насилия в округе Эссекс. Особенностью убийств неизменно было близкое знакомство жертвы и преступника, что позволяло классифицировать эти преступления как домашнее насилие. Вайла такие случаи раздражали. Как и большинство служащих правопорядка, в полицию он пришел не для того, чтобы разрешать бытовые споры мужа и жены. По сути, он воспринимал это так: «Вы что, шутите? Мне опять ехать в этот дом?» И хотя случай Дороти, ее фатализм в отношении будущего, и предстал перед ним с угрожающей серьезностью, его мнение о домашнем насилии на тот момент оставалось прежним.