Без видимых повреждений

Не так давно Эспиноза передал пятьсот долларов – сейчас для него это целое состояние – Дому Гекльберри, в котором помогают неблагополучной молодежи из окрестных районов. Джимми называет это место приютом для «сбежавших из дома девушек, которые обычно занимаются проституцией». Эспиноза проявляет раскаяние, обращаясь к множеству загубленных им женщин таким способом. К женщинам, потерянным в большом мире, женщинам, которых он хотел бы увидеть вновь, чтобы извиниться. Он говорит, что не знал. Он не знал. Он боится, что некоторые из них, многие из них, уже мертвы. Эмоциональная ось жизни Джими держится на трех историях. Это пьеса в трех актах; пьеса, оставившая на Эспинозе сильный физический и психический отпечаток. Три истории сводятся к трем вопросам: назовите худшее из случившегося с вами? Ваш самый отвратительный поступок? Худшее из случившегося с кем-то, кого вы любите? Любой, кто прожил жизнь так, что может без промедления ответить на все три вопроса, в какой-то мере понимает, что сейчас движет Джимми. Во время первой истории Эспиноза был еще ребенком, примерно восьми – девяти лет. Во второй он уже взрослый, около двадцати пяти. В третьей он уже совсем вырос. Джимми пересказывает эти истории снова и снова – не потому, что процесс приносит ему облегчение, но потому, что они оказывают огромное влияние на людей, с которыми Эспиноза работает. Тебя неожиданно накрывает волной ужаса, и что дальше? Никому не спастись. И если ты в чем-то схож с Джимми, ты становишься язвительным. А это значит, что тебя снова накроет волной, ведь своей язвительностью ты подбиваешь на это мир. Ну давай. Мне хоть бы что. Я не слабак. Я настоящий мужик. И это работает. Чем злее ты становишься, тем в большее число передряг попадаешь. Чем больше передряг, тем ты злее. Символ бесконечности в реальной жизни.

И ты держишься, пока в один прекрасный день не падаешь замертво, или пока не вмешивается какое-то чудо и не заставляет тебя наконец прозреть. Родись Эспиноза в другом штате, отсиди в другой тюрьме, может он бы оказался тем самым “упавшим замертво”, а не парнем с тремя историями. Многие его знакомые закончили именно так. Он и сейчас ездит по их похоронам. Но Джимми родился в Сан-Франциско, округ Эксельсиор, – районе, откуда «гангстерские» штучки привели его в тюрьму под названием Сан-Бруно в то самое время, когда она стала местом необычного и смелого эксперимента.

До того, как я расскажу историю лаборатории Сан-Бруно и три поворотных истории из жизни Джимми, мне нужно поделиться другой историей. Она началась в шотландской деревне более шестидесяти лет назад с любознательного мальчика по имени Хэмиш Синклер.

Дед Синклера работал каменщиком и умер молодым от силикоза. А его отец был горновщиком, авторитарным человеком, который тоже умер молодым, когда Синклеру было всего тринадцать. Всю свою жизнь Хэмиш имел отчетливое представление о сложностях жизни рабочего класса. Синклер сам принадлежал к этому классу: каждая семья в его деревне Кинлочлевен зависела от работы на местной алюминиевой фабрике. Кинлочлевен с трех сторон окружена горами. В годы взросления Синклера в его деревне не было никакого другого производства, никаких вариантов трудоустройства, кроме как на этой фабрике. «Главной целью любого жителя деревни было поскорее оттуда убраться, – рассказывает Синклер, – если ты рабочий фабрики, и у тебя четверо детей, только один из них сможет занять твое место. Остальным троим нужно уезжать».

Так что Синклер сбежал. Он хотел стать художником, живописцем. Отучился в английской школе Брайанстон, где преподавали по Дальтонской системе, схожей с Монтессори и холистическим подходом к образованию. Дальтон не признавал механическое запоминание, которому учили в большинстве школ в начале двадцатого века, и призывал учеников стать учителями для себя самих. Учебные планы были индивидуализированы, и ученикам давали задания научиться учиться, и делать это самостоятельно. В школе, где учился Синклер, всегда присутствовал учитель, к которому можно было обратиться за рекомендацией, и тьюторы-помощники, но основной идеей было стать активным участником собственного просвещения. Эта философия встроена в его жизнь и работу и по сей день. Как-то вечером в Сан-Франциско мы сидели в ресторане в районе Тендерлойн, он рассказывал о своей жизни, и мне стало ясно, что его карьера состояла из проектов, и что он сам создал методологию для каждого из них, будь то съемки нью-йоркских маршей протеста против войны во Вьетнаме или погружение в Темзу, чтобы отснять протесты против ядерных подлодок. Мы проговорили весь вечер: когда ресторан закрылся, перешли в бар, а когда закрылся бар – к камину в вестибюле ближайшего отеля, и разошлись глубоко за полночь, когда весь город погрузился в глубокий сон. В каждой новой истории, на каждой странице его жизни центральным был акт творения.